— Был, — коротко ответила Женя.
Лариска была в полном шоке. Как же так, у подруги кто-то был, а она просмотрела, даже не заметила? И столь важное событие проплыло мимо нее?!
— Был?!! И ты ничего мне не рассказала? Вот партизанка! А что, кто?..
— Это не важно, — поспешно отмахнулась от излишних вопросов Женя. — Важно, что он был, что он в прошлом.
— И… — Лариска на мгновение запнулась, словно не зная, как сформулировать вопрос поделикатнее, дабы не обидеть ненароком подругу. — И как же он тебя наставил на путь истинный?
— А это, Ларка, не он, это другой, — горько усмехнулась Женя.
Лариска аж присвистнула и тут же, вспомнив, что свистеть в доме — плохая примета, устыдилась, прикрыла рот ладошками. От удивления даже забыла про свой огромный живот, который постоянно придерживала рукою, словно бы опасаясь, как бы не отвалился случайно.
— Ни фига себе! У нее жизнь бурлит и пенится, а я узнаю об этом последней! А второй кто?
Женя поджала губы, ответила с ледяным сарказмом:
— А второй, Ларка, — большая сволочь. Страшный человек, — и, закатив глазки, добавила уже масляным голоском: — Зато мужик…
— А первый — белый и пушистый, но полный ноль, да? — попыталась догадаться Лариска.
А Женя почему-то ужасно обрадовалась вопросу подруги. Так радостно улыбнулась, даже смогла почти искренне рассмеяться:
— Не-а. И первый сволочь. Может, еще большая, чем второй. А в результате сравнения оказался полным ничтожеством. Причем во всех отношениях сразу.
— Ууу, — завистливо протянула Лариска. — У нее такие страсти творятся, а меня муж на коротком поводке гулять водит. Так нечестно!
В одно мгновение Женькин тон изменился. Исчезла улыбка, губы сжались, затрепетали крылья носа. Уж кому бы говорить о честности и справедливости! Конечно, Лариска никогда не делала ей никаких подлостей, и грешно было бы обвинять ее в Женькиных грехах. И все-таки как-то это нечестно: одним всё, другим — дырку от бублика. И они, те, которым всё, еще на что-то жалуются?!
— Это точно, подруга. Нечестно. Одним — бархатный поводок в крепких руках любимого мужчины, другим — море приключений. Например, ныряние в дерьмо с головой — увлекательнейшее, скажу тебе, занятие!
Лариса словно бы поняла свою оплошность. Смутилась, даже немножко покраснела. Спросила участливо:
— Что, все так плохо?
— Да нет, Лар, наоборот, — почти равнодушно ответила Женя. — Всё замечательно. Знаешь, когда заканчивается дерьмо, почему-то начинаешь чувствовать себя такой счастливой! Даже если никто не надевает на тебя бархатный поводок.
Ненадолго установилась тишина. Только слышно было, как на кухне Вадим включил радио. То ли музыку послушать захотел, то ли категорически не желал услышать, о чем же секретничают женщины, когда рядом нет мужчин.
— И давно ты?.. — спросила Лариса, не смея задать полный вопрос. — Ну, выздоровела?
— Давно, Лар, давно. Месяц назад… Даже полтора…
Лариса сочла необходимым уточнить:
— Я не поняла — месяц назад познакомилась сразу с двумя или как?
Женя криво ухмыльнулась:
— Нет, Лар, это я выздоровела месяц назад. А те двое… Впрочем, это уже неважно.
— Ну ни фига себе, не важно! — возразила Сычева. — Еще как важно! Ты с которым из них осталась-то?
— Лар, а когда я с кем-то оставалась, а? — с грустной усмешкой спросила Женя. — Ты такое припомнишь? Я — нет. Я, Лар, всегда одна, ты же знаешь. Мой вечный спутник среднего рода. И зовут его одиночество…
Лариса возмутилась:
— Да ладно, Женька, брось ты себя хоронить! Ты ж еще совсем молодая!
Женя тяжко вздохнула:
— Я, Лар, может, с виду еще и ничего, а в душе уже такая старуха. Знаешь, я уже ничего не хочу. Совсем-совсем, честно! Только чтобы не было больше дерьма — и больше ничего не надо…
— Уууу, подруга… — сочувствующе протянула Лариса.
— Нет, Лар, все нормально. Честно. И давай сменим пластинку, ладно? Ты вот мне лучше скажи: а чего вы елку так рано нарядили? Ведь только двадцать второе число?
Хозяйка явно обрадовалась перемене темы. Хоть и распирало любопытство, но видя, как тяжело подруге дается откровенность, предпочла бы не выпытывать у нее ничего. Вот придет время, Женька немножко отойдет от своих проблем, тогда сама все и расскажет, и уже не нужно будет клещами вытягивать из нее каждое слово. А сейчас… Сколько ни тяни, а все равно говорить будет так завуалировано, что толком и не поймешь, что же там у нее такого интересного произошло.
— Ой, Женька, — радостно воскликнула она. — Я обожаю елки! Обожаю новый год! Как только их начинают продавать, я всегда сразу наряжаю. И сразу же настроение делается праздничным. А ты когда наряжаешь?
Женя как будто даже удивилась встречному вопросу:
— Я? Самое раннее — тридцатого. Чаще всего тридцать первого. А иногда вообще не успеваю, и елка до старого нового года остается лежать на балконе.
Сычева возмутилась:
— Денисенко, да за это казнить надо! За подобное отношение к елкам высшую меру наказания надо ввести! Ты что, Женька, ну что ж за новый год без елки?! Что за настроение?!
Женя грустно усмехнулась:
— Ой, Ларка, какое там настроение?! У меня настроение каждый год портится еще в середине ноября. И тоска не проходит до конца января, пока вся эта праздничная шумиха не утихнет. Я новый год ненавижу!
— Да брось ты! — возмутилась Лариска. — Никогда не поверю! В мире нет такого человека, кто не любил бы новый год!
— Глупая ты, Лариска. И счастливая. Это для счастливых новый год — праздник. А для одиноких — пытка. Самая страшная пытка, смертельная. И дай тебе, Сычева, Бог никогда не узнать, какая это мука, когда все кругом суетятся, ищут подарки, покупают обновки к празднику, а ты прекрасно знаешь, что этот праздник жизни — не для тебя. И ты начинаешь подозревать, что подлое человечество придумало новый год специально для тебя, для таких неприкаянных, как ты, чтобы лишний раз помучить, чтобы сделать еще больнее, чтобы уколоть лишний раз: смотри, смотри, до чего ты дожила, никому-то ты в мире не нужна, буквально ни единому человеку! Мать родная, и та отделается новогодней открыткой, которую ты получишь числа десятого января. И ты все это знаешь, ненавидишь этот праздник больше всего на свете, и все равно на что-то надеешься. Каждый год зачем-то покупаешь новое платье, хотя и прошлогоднее до сих пор надевала только один раз, сама для себя. Затариваешь холодильник продуктами, прекрасно зная, что больше половины выбросишь, потому что одна не осилишь все эти оливье, селедки под шубами, заливное из языка, мясные рулетики с грибами… И все равно упорно готовишь, и печешь миндальный торт, и наряжаешь елку, и старательно наводишь марафет на лице и в доме. Включаешь телевизор, из года в год смотришь 'Иронию судьбы'. Ненавидишь ее лютой ненавистью, и все равно упорно смотришь, наивно надеясь, что хотя бы в этом году у Гали и Ипполита все сложится иначе и они, наконец, перестанут быть одинокими. Какой идиот назвал этот фильм комедией, Ларка? Это же самая настоящая трагедия! Ты только представь: новый год, люди едут встречать его к своим любимым, они уже решили, что устроили свою судьбу, они счастливы, они мечтают о свадьбе, о семье, о детях. И тут — бац, какой-то пьяный лох, какой-то Женя Лукашин — прикинь, вдобавок ко всему еще и мой тезка! — сует свое бесстыжее нетрезвое рыло, и всё. И конец счастью, конец надеждам. И они одни, Ларка, они остаются совсем одни! В волшебную, казалось бы, новогоднюю ночь! Это же самая страшная трагедия, это самый ужасный фильм-катастрофа, Лариска! А нам его столько лет преподносят, как комедию, представляешь?!! И пока ты его смотришь, последняя твоя надежда на счастье разбивается вдребезги, ты снова, уж в который раз, делаешь для себя ужасное открытие: чудес не бывает, Ларка, не бывает! И когда Надя Шевелева спрашивает у мамочки-Лукашиной: 'Вы считаете меня слишком легкомысленной?', а та ей отвечает совсем нерадостно: 'Поживем — увидим', у тебя вдруг начинается слезотечение. Хотя почему 'вдруг'? Ты ведь это заранее знала, но все равно упорно накладывала макияж, как будто надеясь, что кто-нибудь сможет оценить твое творчество. Ты не просто плачешь, Ларка, это не просто слезы. Это самое настоящее слезотечение! Как кровотечение! Что то соленое, что это! Только если вовремя не остановить одно, оно смертельно опустошает тело. А второе — душу. И думай, что из них страшнее…
