сами себе что-то придумают, а мужчинам расхлебывай потом. В нашей паре с Нилом, кажется, все наоборот.
В его голове чаще, чем в моей, возникают бредовые мысли. Каждую минуту смотрю на время, надеясь, что оно начнет медленнее отсчитывать свои секунды. Папа пытается заговорить со мной, узнать, что происходит и зачем мы мчимся неизвестно куда, словно на пожар.
Как он точно подобрал слово. Пожар. Именно он бушует в моей груди, и, кажется, может испепелить все дотла, если не успеем добраться вовремя. Но, к счастью, машина паркуется за семь минут до отправки. Стрелой вылетаю из теплого салона, игнорируя крики отца, требующие прекратить бежать. А я не могу. Малыш меня простит, нам надо его папку остановить. Если буду идти, не успею.
Легкие обжигает холодный воздух, в боку колет от неправильного дыхания, но я продолжаю слушаю объявления и вылавливаю информацию о нужном поезде. Снова выбегаю на улицу, чтобы добраться до необходимого перрона. Глаза разбегаются, хватаю за руки прохожих, прошу подсказать, где находится такой драгоценный мне перрон. Жадно ловлю каждое слово, тороплюсь к месту назначения. Поезд начинает гудеть, проводники проверяют билеты у запоздавших пассажиров, а я бегу к нужному вагону.
Осталось совсем немного, но секунд катастрофически не хватает. Выглядываю Кречета и замечаю, когда он залезает в свой вагон. Не успею добежать, не успею.
— Нил! — кричу настолько громко, насколько могу.
Дыхание сбивается окончательно и бежать нет сил. Он не слышит, зато услышал другой — Глеб. Парень окликает друга, и теперь звуки долетают до адресата. Секунда, встречаемся взглядами, вторая, срываемся с мест и спешим друг к другу.
Силуэты расплываются от подкативших слез. Не могу сдерживаться, когда чувствую его тепло рядом с собой. Обхватываю руками, цепляясь как можно сильнее. Не смогу отпустить, пусть не пытается. Либо вместе, либо никак. Надоел, дурачок.
— Снежка. Ну, чего слезы пустила? Не плачь, не надо, — обхватывает лицо, стирая слезы, а мне хочется замурлыкать, как ласковая кошечка, настолько мне не хватало его голоса, крепких рук.
И запах. Именно так пахло в комнате, когда я проснулась. Не ошиблась.
— Не уезжай, пожалуйста, — не знаю, понимает ли он хоть слово, ведь я захлебываюсь собственными словами, настолько сильная истерика меня накрывает. — Мы не сможем без тебя. Останься ради нас. Мы любим тебя, Нил. Как ты можешь сомневаться в этом? Бесчувственный чурбан, с ухарь и эгоист. Ни о ком, кроме себя, не думаешь!
Кречет дает мне высказаться, выплеснуть все эмоции, и лишь когда затихаю, прижавшись щекой к широкой груди, начинает говорить сам. И с первых слов мне хочется стукнуть его, только не по носу, а по лбу, чтобы не нёс всякую ерунду.
— Маленькая моя, все, что я написал, правда. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Ты единственная, кто будет иметь надо мной власть. Но я точно хочу знать, что ты готова ехать и не пожалеешь ни о чем. Скажи мне четко, что готова, и мы уедем вместе, — ууу, какой же он твердолобый. И почему я у мамы хотя бы лопатку из рук не выхватила. Она бы мне сейчас очень пригодилась.
Вскидываю голову и попадаю в плен его грустных глаз. Ему тоже больно, он тоже боится, только пытается спрятаться за ширмой красивых фраз. Или? Он смотрит куда-то в сторону, и я понимаю, что дело в отце. Вот куда он срывался, вот кто пошатнул наше равновесие. Ну, Князев, ждет тебя дома разговор. Но это потом, сейчас главное — вернуть нас.
— Но почему мы не можем остаться? — осторожно спрашиваю его, надеясь услышать подтверждение своих мыслей, но в ответ получаю другое.
— Потому что здесь я не смогу стать другим ради тебя. Отголоски всегда будут настигать из разных уголков, — какие глупости. Если криминалу настигнуть нас, он в любом городе настигнет.
— Глупости говоришь. Зачем меняться? Это будешь уже не ты, Нил. Не тот брутальный парень с бешеной харизмой, не тот бесстрашный герой моего романа. Мы не хотим, чтобы ты менялся, ты нужен нам таким, — он ухмыляется, а я ловлю лицо руками, заставляя снова смотреть в глаза. — Услышь меня. Не смей становиться другим.
— Снежка, какой же ты еще ребенок, — сильные руки крепко прижимают меня к мужчине, и мы соприкасаемся лбами.
Понимаю, что намеки до него не доходят. Чувствую, как нить между нами становится все тоньше и вот-вот порвется, если не скажу что-то важное, что заставит его передумать. Не так я себе это представляла. Совершенно не так, но, видимо, у судьбы свои планы, в которых в начале нашего «долго и счастливо» должно быть много горя и слез.
— Возможно, ты прав, но папа из тебя будет хороший, взрослый, а мама может еще немного побыть ребенком. Оставайся. И здесь, и таким, какой ты есть. Мы без тебя пропадем.
— Что? — резко отстраняется через несколько секунд, когда смысл слов, видимо, начинает доходить до него хотя бы смутно.
— Я беременна, Нил. Мы скоро станем родителями, — улыбаюсь собственным словам, ведь они доставляют мне огромную радость.
— Снежка, — снова оказываюсь в его крепких руках, но уже поднятая высоко в воздух.
Он кружит меня, не забывая кричать всякие глупости о том, какой он дурачок, как счастлив, что я такая храбрая. Не особо слушаю его, желая поскорее крепко обнять и увезти отсюда.
— Девочка моя, — поставив на землю, начинает целовать лицо, — самая лучшая моя, любимая. Какой же дурак. Больше никогда, слышишь меня, никогда не буду так глупить. Все ради вас сделаю. Веришь мне? Ни одна зараза к вам не подойдет, никто не посмеет даже подумать о вас плохо.
— Верю, но еще больше люблю.
— Я больше.
И пусть стоит на своем, главное, чтобы рядом был.
Остальное не важно.
Пять лет спустя
Нил
Прошло почти пять лет, а мы со Снежкой до сих пор ведем себя, как подростки. Малышка моя, храбро прибежавшая на вокзал, чтобы не дать мне уехать. Не скажи она тогда про ребенка, уехал бы. До сих пор помню, как считал ее слова отчаянными попытками меня удержать, истерикой девчонки, которая верит, что первая любовь — единственная.
А потом ее «папа из тебя будет хороший» выбило весь воздух из груди. Все резко изменилось. Какой отъезд, какие истерики? У меня появилась моя
