увидеть меня в тот же день, убедиться, что выжил. Значит, мне не показалось, что слышал голос своего ангела на задворках сознания. Не видеть и не слышать ее столько времени было тяжело. Но в тоже время это было моим спасением, ведь как бы не хотел оказаться рядом, понимал, что должен оставить девушку.
Поэтому, когда Она не звонила, я не решался. В голове было много вопросов. Что ждет нас дальше? Захочет ли она связывать свою жизнь с таким, как я, ведь подобное может повториться? И много чего еще. Но самым главным был всего один. Смогу ли я подвергать ее жизнь опасности ради счастья? Ответ на него каждый день менялся. Ведь на одной чаше весов — жизнь в страдании с вопросом «А сели бы остался, могло бы все закончится иначе?», на другой — счастливое бытие, способное оборваться в любой момент.
Нет, не имею права. Может, оно и к лучшему, что в общении тишина, нет поводов сорваться и перестать думать трезво. Уверен, если увижу ее, не смогу отпустить. Поэтому и не хочу возвращаться туда, где она. Но так желает поступить разум, сердце готово рисковать, срываться в бездну, биться до конца, защищать и охранять. Как же это сложно.
Еще и Глеб ходит странный. Спрашивал напрямую, он просил не держать зла, но он связан и не может всего рассказать. Злился, конечно, но слово надо всегда держать. Раз его рвет, новость ошеломляющая, и заставить его держать язык за зубами явно было не просто. Единственное, что смог выпытать, что со Снежкой все в порядке и уже её здоровью ничего не угрожает.
Незнание, почему ей стало плохо до такой степени, что пришлось ставить капельницы, убивало, но ответа к счастью не знал и друг.
— Готов. Но вот куда пойду, пока не определился, — он удивленно вскидывает бровь.
— Не дури. Она ждет тебя. Я же вижу. И ты к ней хочешь. Вы будете страдать вдали друг от друга.
— Знаю. Но и со мной ей будет опасно. Борзого нет, но ведь никто не мешает появиться новому врагу?
Новость о заключении Алексея была слаще меда, правда без ложечки дегтя не обошлось, а то и ведра. Ведь Снежану снова похищали. Младший сын Борзого сильно удивил. Решиться на подобное — огромный риск. Не думаю, что он все просчитал, скорее, действовал на голых инстинктах, но цели достиг.
Все семейство уехало из страны, чтобы уровень жизни не пострадал. Совру, если скажу, что не рад. Больше они не вернутся. То, что рассказал Глеб — гарантия безопасности без срока давности. Князь был тем еще жуком и защищает нас даже с того света. Вот что значит лидер. Мне таким не быть, потому что есть слабость — его дочь. Для меня всегда главным будет она.
— Бред. Ей плохо одной, а будет еще хуже. Не бросай ее, она умрет без тебя, не физически, морально.
Только хочу ответить, как дверь в палату отворяется и у меня перехватывает дыхание, потому что вижу Князева с непроницаемой маской. Был бы послабее нервами, рухнул бы на пол, как подкошенный, а так лишь на мгновение пошатнулся.
— Вы живы? — не узнаю собственный голос.
— И здоров. Нужно поговорить. Глеб, оставь нас, — и кивает в сторону выхода.
Друг повинуется, но замечаю, что он облегченно выдыхает. Вот что он хранил в таком секрете. Да, расскажи он об этом, не поверил бы. А если бы и поверил, то рвался бы встретится. Натворил бы глупостей, ведь еще несколько дней назад не сомневался, быть ли мне в жизни Снежки. Когда за другом закрывается дверь, мы садимся за небольшой обеденный стол в одинаковых позах: руки на столе сцеплены в замок, спины напряжены. Все же часть повадок я перенял у него, а значит, сейчас будет серьезный разговор. Он все узнал. Но только у меня тоже есть претензии и вопросы.
— И как давно воскресли? — с печальной ухмылкой задаю самый безобидный вопрос.
— На следующий день, когда в тебя стреляли. Кто-то же должен был спасать мою дочь. Ничего сам не хочешь сказать? — собранный, деловой и опасный, в этом весь Князь.
— А может, начнете вы? Почему вы разыграли свою смерть? Кто знал об инсценировке? То, что Зорвот в курсе, можете не говорить. Я еще в день похорон удивлялся его спокойствию. Потом, во время оглашения завещания, о н ни разу не нервничал. Персеньев? Скорее всего, тоже, слишком спокойно озвучивал пункты завещания. Кто еще? Кому вы доверяли, как самому себе? И самое главное, что я сделал не так, раз оказался недостоин быть в курсе аферы?
Умом понимаю, почему он так поступил, особенно после рассказа о Борзом, все теперь встаёт на свои места, пазл наконец-то складывается. Но обиды не отменяет. Он ведь меня сыном называл, а в итоге я остался за бортом.
— Ха, дерзко, особенно если учесть, что ты понимаешь, зачем я здесь в первую очередь. Хоть что-то полезное перенял от меня. Жаль, не все, — откинувшись на спинку стула, собеседник скрестил руки на груди.
— Веду себя так, как считаю нужным. Прятаться не собираюсь, за все отвечу, но для начала хочется узнать, чем оказался недостоин?
Князев испытывает мои нервы, оценивает уже по-новому, ведь раньше я был просто мальчишкой, теперь я тот, кто посмел прикоснуться к его дочери. За такое карают очень сильно. И если выживешь, значит, можешь попробовать подойти еще раз, если нет, объяснять не надо.
— На тот момент — ничем, — ну да, сейчас потоптался над его дочкой. — Мне нужны были твои эмоции. Ты молодой и горячий, не смог бы притворяться. Громоотвод и Зорвот всегда были такими, их холодности никто не удивился бы, а вот твоей — да. Я наблюдал за тобой даже в тот день, видел, как убивался, и радовался, что вырастил такую смену. Признаюсь, было паршиво, что скрыл все, стыдно за то, что тебе пришлось испытать в очередной раз боль утраты. За это прошу прощение. Но так нужно было.
— Для чего? Понимаю, что под вас копали, готовились свергнуть и не щадить никого из приближенных, но вы ведь даже не делились до того своими подозрениями.
— Говорю же, ты слишком юн, Нил. Персеньев первым сказал, что у него крысятничают. Мы знали кто именно.
— Его помощник?
Вспоминаю первый раз, когда заподозрил неладное с парнишкой.
