дверь и немного застываю в шоке от оглушающих криков. И не Антонина рвет связки, а моя мамуля. Слуховые галлюцинации? Она не умеет повышать голос. Кто угодно, но не она. Только зайдя в арку гостиной, и, видя ее собственными глазами, понимаю, что слух меня не обманывает.
— Ты сказал, что она будет дома, что все получится, что волноваться не о чем. И что в итоге, Князев? Моя дочь неизвестно где. А если он успел с ней что-то сделать? Клянусь, если с моей девочкой что-то случилось, я тебя собственными руками на тот свет отправлю. Понял? На этот раз похороны будут не с пустым гробом. Слышишь меня?
— Она и моя дочь! Почему ты упорно об этом забываешь? Думаешь, я такой черствый, раз не был с вами все эти годы…
Дочь? В голове быстро мелькают многочисленные фотографии Юрия Князева, найденные в интернете, снимок многолетней давности. Он жив?
— Что здесь происходит? — прерываю крики, и мужчина резко оборачивается.
Отец, на меня смотрит тот же мужчина. Но он ведь… умер. Такого быть не может.
— Снежка, Снежа, — ноги подкашиваются от новой информации.
Я ведь его похоронила, успела даже простить за все, принять таким, какой он есть. А в итоге такая подлость. Инсценировка. Мужчина оказывается рядом со мной за считанные секунды и не дает упасть, только мне становится противно от его прикосновений. Чем он лучше того же Дмитрия. Мы ведь пешки. Всего лишь пешки в его игре, с чьими чувствами и желаниями не нужно считаться, на чью боль можно закрыть глаза.
— Не трогайте меня, — отталкиваю от себя, встаю в стороне и обнимаю маму, которая тут же принялась обнимать и целовать меня.
— Солнышко мое, снежинка ненаглядная. С тобой все хорошо? Какая же глупая, нельзя было идти у тебя на поводу. Я так виновата, девочка моя. С тобой ничего не сделали.
Слышала ее голос фоном. Сама же смотрела в глаза Князева. Такие холодные, но такие израненные. Вижу, как хочет подойти и обнять. Он переживал не меньше, возможно, даже и больше. Только факт остается фактом — он играл нами. Не смогу жить рядом с таким человеком, иметь что-то общее и подавно не хочу.
— Мам, я хочу уехать.
— Не сейчас, — папа резко обрывает мои слова, даже не дает договорить. — Вам не безопасно покидать дом. К тому же нам есть о чем поговорить. Не спеши делать выводы, малышка. Я может, и много чего натворил, но не зная всего, не делай выводы. Никогда.
Обиделся. И пусть. Мне главное — лечь в больницу, а там разберемся. Живот снова тянет, и теперь я понимаю, что это очень серьезно.
— — — — — — — — — -
Дни полетели безумной вереницей. Три недели прошли, как один день. Мне казалось, что я сплю. В тот же день мы перебрались в дом Князя. Не знаю зачем, но все же пришлось переносить вещь. Узнав, что происходит за пределами территории, поняла, что ни о какой клинике речи и быть не может, но ведь мне требовалась помощь. Срочная.
Выпросила у мамы телефон и набрала Маргариту Николаевну. Сначала выслушала множество нотаций, какая беспечная пациентка ей попалась, но ничего иного от женщины Кречета она не ожидала. Согласилась сбросить список назначений на мессенджер, а уж поставить капельницы мог и Юрий. Как выяснилось, папа — фельдшер. Но медицинский был в свое время заброшен.
Увидев список препаратов, нахмурился, но комментировать ничего не стал. Купил все и молча заботился. Даже поставил катетер, чтобы не колоть каждый день. Было неудобно, но неделя страданий пролетела быстро, а самочувствие улучшилось. Показаться бы Симовой, но пока нельзя. Не хочу подтверждать догадки родителя.
Нил быстро идет на поправку. Завтра все готовятся принимать его дома. С замиранием сердца жду этого часа. Не знаю, что нас ждет, как все сложится, но уверена, жизнь разделится на до и после. За три недели мы не переписывались и не перезванивались, но я не упускала любую возможность выпытать хоть немного информации у Глеба или папы. Оба просили не дурить и самой связаться с парнем, что он очень этого ждет, хоть и не признается никому. Вот только во мне запал храбрости пропал. Совсем. Если позвоню, мне не хватит сил поговорить сегодня с мамой.
Неделю назад стала невольной свидетельницей разговора, который перевернул многое в моей жизни.
— Марин, она взрослая девочка. Все поймет. Сколько ты будешь притворяться, что нет ничего, что чувства потухли? Мы оба знаем, что это не так.
— Ты не понимаешь, Юр. Она моя дочь. Если она не хочет ничего общего с этим миром, я уйду. Кроме нее, у меня никого ближе не было и не будет. Между нами многолетняя пропасть и рисковать ребенком ради призрачного счастья я не могу. Не стрекоза я, чтобы жить только сегодняшним днем. Не принимает дочь тебя. Не принимает.
Мама сидела на диване и плакала, а папа обнимал ее. Мягко, словно если дотронется, она рассыплется. Они любят друг друга, оба разрываются.
— Я смогу заслужить ее прощение. Нужно время. Помоги мне. Потяни его. Снежка уже перестала смотреть на меня волчонком. Через пару месяцев сможет трезво на все взглянуть. Нил скоро вернется, ее жизнь изменится. Ты ее якорь, она боится сорваться. Нужно время. Я люблю вас. Жизнь отдам. Только доверься, дай нам шанс. Ты дай шанс. Позволь мне любить вас в полную силу, а не сотую долю. Пожалуйста.
Не смогла дослушать разговор до конца. Ушла. С того дня все стало видеться иначе. Улыбка мамы стала не такой яркой, глаза искрятся не так. Ей больно, и причина боли — собственный ребенок, который заставляет сделать сложный выбор.
Имею ли я вообще право просить ее об этом, пусть и негласно? Определенно — нет.
Больше всего стало стыдно за себя. Я действительно стала эгоисткой. Возможно, из-за страхов, а может быть, потому что не хочу, чтобы самому родному человеку могли сделать больно. Снова. А по факту оказалось, что больно делаю сама. Мама ведь все ради меня сделает. Сама будет страдать, лишь бы дочь улыбалась. Особенно когда она узнала, что скоро станет бабушкой. Из всех о моем положении знает только она, и я нагло этим пользуюсь, уговаривая ее уехать.
Поэтому иду к ней в комнату, чтобы серьезно поговорить, параллельно заглядывая к отцу, зову с собой.
