топить уже просто из принципа. А теперь и нас с тобой.
— Нас с тобой никогда не было, Ярослав, — слёзы всё-таки закапали из глаз, — никогда…
— Истома…
— Уходи.
— Но…
— Уходи! — крикнула я и прикусила кулак, чувствуя, что окончательно сломалась под его прессом. А Басов, будто бы мало ему было моих страданий, напоследок ещё раз меня пнул. Больно!
— Это не я монстр, Истома, а твоя мать. И очень жаль, что ты не видишь, как она насилует твоё сознание и перемалывает его, преследуя только одну цель — сделать из тебя безвольную марионетку, которая будет безропотно заглядывать ей в рот всю оставшуюся жизнь. Когда очнёшься от её лживого гипноза, спроси у себя — с кем ты можешь дышать по-настоящему? Со мной? Или с ней?
— Уходи, — шептала я, глотая слёзы и качая головой.
И он всё-таки ушёл, так ни разу и не обернувшись. Ни разу…
Глава 35– Расставляя приоритеты
Вероника
Меня ломало. Суставы будто бы выкручивало, и кровь сворачивалась в венах, превращаясь в тугие хлопья. Ничего не хотелось больше, ни есть, ни спать, ни дышать. Особенно когда мимо меня по коридорам гимназии с пустым и остекленевшим взглядом проходил Басов. В эти моменты я подумывала о том, чтобы руками выломать себе рёбра, выдрать из груди потрёпанное, кровоточащее сердце и швырнуть его к ногам этого лживого гроссмейстера.
— Вот, смотри! Это всё ты! Оно из-за тебя такое… и без тебя…
Мать же теперь, кажется, нон-стопом только и делала, что улыбалась. Настолько лучезарно, что мне впервые захотелось её ударить. Стереть пощёчиной с холёного лица это неуместное веселье.
Вот так всегда — ей хорошо, когда мне плохо!
Но особенно она ликовала в церкви, стоило рядом со мной сесть Семёну. Если бы она только знала, что её давно переиграли по этому фронту, то откусила бы себе язык от негодования. Потому что хороший мальчик Сёма не сироп мне в уши заливал при встрече, а начинал атаковать вопросами, почему вдруг перекрыли его денежный вентиль. И даже пытался применить шантаж.
— Плати тогда сама, иначе я Алевтине Петровне всё расскажу про твою интрижку с тем мажором.
Я тут же прищурилась и посмотрела на парня, как на жидкое дерьмо под собственными ботинками.
— Да? Прямо побежишь и расскажешь?
— Можешь даже не сомневаться, — задрал Семён подбородок максимально высоко и самодовольно хмыкнул. Ну а я за ним.
— В припрыжку или как?
— Я не шучу!
— Я, представь себе, тоже. И да, ты также можешь даже не сомневаться, что как только откроешь свой рот, так сразу же и твоя мать узнает, где и на что ты спускал заработанные деньги, — выдала и победоносно ему улыбнулась.
Так-то!
Конечно, парень тут же заткнулся и больше нервировать меня не решался, но мне оттого было не легче. Ведь с каждым прожитым днём моя мать раздражала меня всё больше и больше. Сядет, бывало, напротив, улыбнётся так, что зубы сводит и источает благоухание от собственного визуального цветения, пока у меня внутри пронзительный ветер облизывает шпили руин моего разрушенного мира.
— Как дела, доченька?
— Нормально.
— Ты почему опять так плохо кушаешь?
— Потому что нет аппетита.
— Хочешь в скелетину превратиться?
А я и так скелетина, разве не видно? Внутри я вся умерла и разложилась, стоило только Ярославу бросить меня там, под лестницей и уйти. Замолчать. Напрочь вычеркнуть меня из своей жизни. И что мне теперь мамино благостное настроение, если сама я пустая?
— Басов больше к тебе не пристаёт?
— Нет.
— Если что, сразу говори мне — я всё решу.
— И как же?
— Х-м, возможно, сделаю так, что именно ему придётся доучиться в другой школе, а не тебе.
— М-м… спасибо, мама, — буквально заставила я себя открывать рот и произносить каждое слово.
— Не благодари, дочка, — хмыкнула мать и снова растянула губы в улыбке, — Басов, конечно, тот ещё дебил, но не самоубийца же, в самом деле. Он получил, что хотел — свою заветную тройку по поёму предмету и теперь точно к тебе не сунется.
— А чего же ты тогда так радуешься?
— Не поняла? — вскинулась мать.
— Зачем всё это время шла на принцип и дёргала его за усы, если, в конечном счёте, так просто под него прогнулась?
— Я прогнулась?
— Ну не я же, мам? — усмехнулась я и сложила руки на груди.
— Это я его скрутила в бараний рог, Вера! Слышишь меня? Я! Это исчадие ада теперь ходит по струнке, боясь того, что я могу выкинуть на его счёт легко и непринуждённо. И знаешь почему? Потому что это он тупой, а не я. И всё его будущее пойдёт под откос, если я этого захочу. Теперь у меня есть причина, чтобы действовать.
— Я?
— Ты, Вера. Бог всё видит. Бог всё знает. Это он расставил нас так, как нужно. И по воле его, сильные мира сего превратились лишь в жалких букашек. Раз — и их мозги с брызгами разлетятся в разные стороны, стоит мне только наступить на их тупую черепушку.
Да уж, прямо божье провидение. А по сути, единственная во всём этом сюре букашка — это я.
И ничто больше не радует. Моя жизнь, ненадолго заискрившая яркими красками, снова превратилась в монохромный калейдоскоп из камней и пепла. Опять одна. И подаренный мне телефон давно разрядился и был спрятан на самую высокую книжную полку в моей комнате. Зачем он мне теперь, когда я выполнила своё предназначение? Отыграла роль как по нотам, была выброшена за ненадобностью и давно уже, кажется, покрылась пылью.
Ведь мы больше не смотрим друг на друга.
Не искрим.
Не говорим.
Не чувствуем…
Он парит и дальше в своей идеальной сытой жизни. У меня лишь одно развлечение — поплакать перед сном и уснуть с его именем на устах. Проклиная! Умоляя отпустить. Позорно желая снова быть вместе хотя бы на мгновение. Чтобы передохнуть. Чуть остыть от сердечной и душевной боли. Вспомнить ещё всего лишь раз, что я живая.
А затем снова умереть.
Кажется, что мимо меня прошла целая вечность — по факту лишь несколько дней настоящего ада. Задыхаться. Реветь. Вспоминать. Любить. Помнить. А ещё сомневаться всё больше и больше, в том, что мама сказала мне правду, а он нет.
Что, если я ошиблась? Что, если расставила приоритеты неправильно? Что, если всё испортила сама?
Боже!
И вот суббота. Сижу на большой перемене в столовой, ковыряюсь в салате, пытаясь сдержать слёзы, потому что слышу, как кто-то
