Ознакомительная версия.
— Ни за что! — Ирина побледнела, а Григорий плюхнулся рядом с ней на диван, испуганный и растерянный, не представляя, что же ему делать дальше. И тут зазвонил телефон.
— Это где? — оглянулся он. Из кухни донесся звонок, звонил телефон Ирины.
— Это Лавров, наверное. Может, он возьмет такси? — с надеждой предположила Ирина. В том, что она именно рожает, она вдруг перестала сомневаться. И белое лицо Григория тоже это подтверждало. А тут вдруг случилось что-то странное и стыдное, и вода откуда-то прямо изнутри полилась на кожаный диван, пропитала одеяло и простыню, хотя Ирина могла бы поклясться, что она вовсе и не описалась. Отошли воды — вот что это было. Она закричала от страха, и Гришка вернулся в гостиную с телефоном в руках. Но, вместо того, чтобы броситься к Ирине, он застыл в проходе, подняв руку и указательный палец вверх.
Он слушал, что ему говорили по телефону. Лицо его при этом становилось все более и более странным. Он перевел глаза на Ирину и посмотрел на нее как-то недобро, даже со злостью. И прикусил губу. Ирина вдруг почувствовала, что что-то не так, кровь бросилась ей в лицо, и она испытала страстное желание вырвать из Гришкиных рук свой телефон. Вот только проблема — это было невозможно. Она сидела на мокрой простыне, она не могла просто так встать. Она рожала.
— Да что вы! — выкрикнул Гриша. — Как интересно. Я просто в изумлении, если честно. Меня зовут Гриша. Я ваш… как бы это выразиться… получается, что я — ваш зять.
— Это кто?! — крикнула Ирина.
— Дорогая, это нам звонят твои покойные родители. Ты же говорила, что сирота. Что ж, видимо, произошло чудо. Твои покойные родители живо интересуются, действительно ли ты беременна. Они волнуются. Они говорят, что хотели бы увидеть внучку.
— Что? — Ирина хотела было возразить, хотела закричать, вырвать из Гришиных рук телефон, разбить его об стену, но ни на что подобное у нее просто не было сил. Гриша продолжал говорить, не сводя с нее недобрых глаз.
— Нет-нет, я не могу ее позвать, к сожалению. Дело в том, что она не просто беременна. Она рожает. Да, прямо сейчас! Да! И она отказывается ехать в роддом. Да, отказывается! Черт ее знает, почему? Может, вы знаете, как на нее повлиять? Может, есть какое-то волшебное слово. Я лично такого не знаю. Вы мне можете объяснить, почему она так яростно ненавидит родильные дома?!
— Гриша! — вскрикнула Ирина.
— Можете, да? С радостью послушаю. Да! Мне теперь ясно, что я вообще о ней ничего не знаю. Откуда вы звоните? Из Таганрога? Отлично. Да, Степанида Ивановна, и мне тоже очень приятно.
— Гри-и-ишка! — Ирина поняла, что все происходит и свершается безо всякого контроля, и никакого влияния ни на что уже больше не будет. Она была бессильна. Обстоятельства были сильнее нее. Снова она была вынуждена признать, что на свете все же случаются такие ситуации, когда ты лично ничего не можешь ни сделать, ни изменить. Буквально ничего! И тут она откинулась на подушку и закричала. От бессилия, конечно, но больше все-таки от боли. Закричала тоненько, слабым голосом. Боль неожиданно накинулась на нее снова, и на этот раз она была куда более сильной, куда более властной и жестокой, разрушительной. Ирина заплакала.
Глава 5
К вопросу о халатности
То, что происходило у меня на глазах, не укладывалось в голове. Все и сразу, как это обычно и бывает, и мне оставалось только чудом держаться на своих собственных подкашивающихся ногах и дышать, как и Ирине. Что делать дальше, я и представить себе не мог. Ирина рожает? Ее родители висят у меня на трубке и жаждут от меня каких-то ответов? Петр еще объявился, ни дна ему, ни покрышки! Димуля, мать его, принялся каяться прямо под аккомпанемент Ирининых стонов. Причем он именно каялся — не просил извинений, не пытался объясниться — он каялся, громко, демонстративно, в церковном стиле, отчего у меня возникло стойкое ощущение того, что он свихнулся. Впрочем, вопрос с Димулей был самым простым — я бросил трубку, и проблема исчезла. Родители же, напротив, остались. Но спросить что-то сейчас у Ирины было делом положительно невозможным. Она орала.
— А-а-а! Где этот чертов Лавров? Где эта скотина? — кричала моя нежная, грубая девочка.
— Тебе больно, да? — паниковал я. — Пожалуйста, пожалуйста, дай мне позвонить в «Скорую».
— Нет! — как умалишенная орала она. И вцеплялась ладонями в диванный подлокотник, оставляя на нем следы от ногтей. — Только не эти твари. Ни за что. Я их ненавижу!!!
— За что?
— Воды! Нет, не воды. Чаю! И водки! И ванну мне налей, — Ирина была неадекватна. Она то успокаивалась, то принималась суетливо топтаться по комнате, перебираясь из угла в угол.
— У тебя что, схватки? И какая у них частота? Какая продолжительность? — я пытался вспомнить все, что нам говорили на так называемых курсах, но все, что я мог вспомнить, это пространные разговоры о том, как хорошо это — рожать дома и как плохо — рожать в роддоме. Дома и стены помогают, говорили они. Процесс рождения человека — совершенно естественный, наши бабки вообще в полях рожали, уверяли нас они. Главное — спокойствие, только спокойствие. Терпение и труд все перетрут. Но главная проблема была в том, что невозможно сохранять спокойствие, когда девушка, ради которой ты готов на все, кричит от боли. Я не врач, я не могу разобраться, орет ли она так, потому что так и надо или оттого, что что-то у нас идет не так. Я забыл все, чему меня учили, забыл все фильмы, которые нам показывали, все упражнения, которые мы делали. А ведь мы делали.
— Гриша, когда я родилась, меня перепутали в роддоме.
— Что? — я поскользнулся на собственных мыслях, преимущественно панического характера, и уставился на Ирину. Она вдруг показалась мне неожиданно спокойной и сосредоточенной, боль, видимо, отпустила.
— Нас с Адрианой перепутали. Ты понимаешь, у них там такой бардак. — она тяжело вздохнула и провела рукой по лбу. — Нас перепутали. На ножку надели неверные бирки, а на ручку — верные. А когда выдавали детей, посмотрели только на те бирки, которые были на ножках. Вот так-то.
— Перепутали? — я смотрел на нее с изумлением. — Я думал, такое бывает только в кино. Постой… с Адрианой? То есть вы нашли друг друга? Я не понимаю. Ничего не понимаю.
— Понять и простить. Не думаю, что в моем случае это возможно, — вздохнула Ирина. Я помолчал, пытаясь переварить новость. Потом встрепенулся и спросил:
— Так они — не твои родители? Степанида… как ее там?
— Степанида Ивановна? Нет, она — моя родная мать, — как ни в чем не бывало пояснила Ирина, а потом застонала снова, что прервало нашу светскую беседу. Находясь в глубочайшей задумчивости, я попытался дозвониться Лаврову, мне хотелось выяснить, где его, этого, мать его, акушера, носит?! Нет, мне хотелось бы на кого-то накричать. Лавров в этом смысле был идеальным кандидатом. Не успел он растерянно пояснить, что стоит в маршрутке в районе Лобни и не знает, что делать — пробка такая, что в ней можно успеть родить десятерых, не успел он все это на меня вывалить, как я уже начал кричать и требовать сатисфакции.
Ознакомительная версия.
