Разглядывая сосны, величавую красоту которых много раз пыталась перенести на лист, я вдруг вспомнила, что Пол так и не взял ни одного моего рисунка, который собирался повесить в своем лондонском доме. Русское искусство всегда слишком больно резало по сердцу, а у Пола оно и так еле билось.
"Надо было научить его заваривать шиповник. И пить свекольный отвар", — запоздало спохватилась я. И с ужасом обнаружила, что даже не знаю его адреса, чтобы отправить письмо с этими ненужными ему советами. Я уж как-нибудь составила бы его, обложившись разговорниками и словарями, только куда его послать? "Полу Бартону. Лондон. Великобритания"? Мне даже не удавалось вспомнить название района, где он жил. Что-то зеленое… Гринвуд? Гринвич? С этим названием был связан какой-то факт из школьной программы, только я забыла — какой? В моей памяти откладывались лишь сведения, связанные с живописью. Английский язык не был с ней связан никоим образом и потому, хотя я шесть лет учила его в школе и еще год в институте, умела разве что считать без ошибок до десяти.
Но это не было для меня препятствием. Как и ничто другое. Самые убедительные аргументы не смогли бы доказать, что я не доберусь до этого зеленого района. Я знала, что рано или поздно окажусь там и найду Пола даже без знания языка. Я буду ходить по мощеным улицам и кричать по-русски, пугая местных жителей: "Пол, где ты?" И он догадается, что зовут его.
— Пол, где ты? — вместо крика родился шепот.
Пола не было рядом, и я опять трусила. Я так стремилась показать себя, но без него и показывать-то оказалось некому.
— Пол, где ты?
Он отозвался во мне наплывающим, как облако, головокружением. Сосны дружно ожили, стронулись с места, охваченные родившейся из природы языческой пляской. Это напомнило тот день, когда Режиссер чуть не утопил меня. Он хотел, чтобы я умерла, теперь я это отчетливо понимала. А в последний миг почему-то сжалился… Хотя, может быть, он сжалился вовсе не надо мной.
Тучи, раскрашенные всеми оттенками серого, стремительно обгоняли друг друга, а внизу, где я лежала, ветра совсем не было. "Почему я лежу? — удивилась я и пощупала ладонью застывшую от холода траву. — Мне ведь нельзя. Я могу простудиться".
…Едва открыв дверь, я сразу ощутила чужое присутствие. Его выдавало чуть заметное напряжение воздуха, которого обычный человек и не заметил бы.
— Ты здесь, Режиссер? — спросила я, все еще не веря себе, потому что ни разу до этого он не являлся ко мне домой.
Он не отвечал, но я точно знала, где его искать. Вытянув длинные ноги, Режиссер развалился на нашем диване, и я едва не закричала, чтобы он встал, что он не смеет прикасаться к нашему святому ложу.
Но у меня никогда не хватало духа высказать человеку то, чего он заслуживал. Режиссер улыбнулся, блеснув в полумраке белыми зубами, и лениво протянул:
— Ну, как живется на свободе?
— Я думала, тебя завалило обломками, — откровенно сказала я.
Однако, он потребовал еще большей откровенности:
— Скажи уж: надеялась!
Я не ответила, но Режиссер удовлетворенно хохотнул:
— Какие сильные чувства я у тебя вызываю!
— Зачем ты пришел?
— Мы еще не закончили наш фильм.
Помедлив не больше двух секунд, я успела прислушаться к себе и удивилась, как затвердело все внутри. Даже собственный голос показался мне чужим.
— Уходи, Режиссер, — сказала я. — Финала не будет. По крайней мере, не с моим участием.
— Что ж, придется уничтожить героиню, — отозвался он без малейшего сожаления. — Смерть во время родов, как тебе это нравится?
Едва народившаяся твердость рассыпалась прахом. Я почувствовала себя глиняной урной, хранилищем смерти.
— Великолепно! — пробормотал Режиссер. — Как ты умеешь меняться в лице!
— Почему ты не умер?! — спросила я с отчаянием, и он громко, заливисто захохотал.
Потом, угомонившись, буркнул:
— Потому что твой друг еще жив. Не мог же я так легко уступить ему! Мы умрем только вместе.
— За что ты его ненавидишь?
— Да что ты! Я ненавижу Пола Бартона? Да он — единственный человек, кого я люблю. Я просто жить без него не могу! А он без меня…
— Ты издеваешься надо мной?
Кровь шумела у меня в ушах, как взбунтовавшееся море. Казалось, Режиссер выдыхает столько углекислого газа, что в комнате уже нечем дышать. Стараясь не выдать своей слабости, я присела к столу и настойчиво попросила:
— Уходи. Это твое дело, кого ты любишь. Меня это не волнует. Со своей героиней можешь сделать, что тебе взбредет в голову. Я больше не верю ни в нее, ни в твой фильм.
Его голос прозвучал, как из могилы:
— Почему?
— Потому что ты все время меня обманывал! Ты обещал мне радость, а в результате я неделю провалялась в постели. Ты сулил свободу, а я получила одиночество… Зачем становиться знаменитой, если некого этим порадовать?
Неразличимое в сумерках лицо Режиссера едва заметно исказилось гримасой:
— Баба ты… Обычная баба. Если ты что-то и способна совершить в жизни, так только ради кого-то. А твой Пол Бартон старался для себя.
— Тогда меня еще и на свете-то не было!
— А теперь ты хочешь, чтобы не было меня? — вкрадчиво спросил Режиссер.
Не слыша себя, я ответила:
— Да. Хочу.
— Не пожалеешь? — ничуть не оскорбившись, спросил он.
— Нет.
И он опять переспросил, как делал Пол:
— Нет?
— Нет.
— Тебе ведь было интересно со мной…
— Было. Но я ни на минуту не переставала бояться тебя. Нельзя быть рядом с человеком, которого боишься. Такие отношения мертвы с самого начала.
Режиссер язвительно отметил:
— Да ты умнеешь! А своего Бартона ты больше не боишься? Разве не ты тряслась от ужаса, посмотрев лишь один его фильм?
Я нехотя согласилась:
— Я была в шоке. Но ты сам говоришь, что я умнею… Видимо, мне хватило ума понять, что нельзя казнить человека за то, в чем он уже сам раскаялся. Пол был потрясен не меньше, когда прозрел. А тебе даже в голову не приходит, что ты делаешь дурное. Ты — страшный человек, Режиссер!
— Ну, и иди к черту! — равнодушно сказал он.
— Это ты иди к черту! Там тебе самое место!
Я вдруг поняла, что кричу в пустоту. Никого не было ни на диване, ни в одной из комнат. Я обошла все и, вернувшись, уселась б том же уголке, где мне мерещился Режиссер.
— Его нет, — громко сказала я, пытаясь отогнать темноту. — Он просто не существует. А вот Пол существует.
Я погладила свой живот и подумала, что где-то далеко, в неведомом лондонском доме, Пол ощутил сейчас прикосновение моей руки.
Бартон сидел за столиком в пабе неподалеку от дома и наслаждался подзабытым английским пивом. Оно было, как положено, не слишком холодным, чтобы ничто не искажало истинного вкуса. Пол сразу заказал и вторую пинту, потому что спешить было некуда. Он уже пропылесосил все в доме и накормил бродячих котов, которые — словно ждали его возвращения — один за другим просочились через специальное окошко, проделанное внизу кухонной двери.
