– Ты хочешь сказать – этот кнут? – прошептала я.
– Да.
– Но зачем она осталась с ним? Никто не мог ее заставить остаться; почему она не ушла?
– Она любила его, Эстер. О, я не могу объяснить почему, но она любила его до самой смерти. Бывают такие женщины.
– Бывают непростительно глупые женщины.
Он не отозвался на мои слова и продолжал, будто и не слышал их:
– Когда я вернулся с войны, то увидел, что Сент сделал с ней. Он-то откупился и остался дома. Меня не было три года. Когда же я вернулся, то застал Лорели спившейся и полубезумной, а у Таун появились мальчики.
– Она и об этом знала?
– К тому времени она знала уже все, что только можно знать.
– И все же осталась, – сказала я.
Он быстро повернулся ко мне и взял меня за подбородок.
– А чем же ты лучше нее? – спросил он. – Теперь ты тоже все знаешь – о кнуте, о детях Таун, о безумии Сента. И все же ты осталась.
Он крепко держал меня за подбородок, и я не могла отвернуться или отвести глаза. Но мне нечего было ему ответить. Не могла я ему сказать, как много я теперь потеряю, если сбегу; как я могла объяснить ему, что меня останавливала мысль о том, как мне придется здесь бросить то, что заработано с таким трудом; и я, не говоря ни слова, смотрела на него. Он вдруг отпустил мой подбородок, притянул меня к себе и снова заговорил.
– Ты ведь знаешь, что тебе надо уйти оттуда, Эстер? Забирай мальчика и уходили? Ты можешь подать на развод, а когда получишь его, мы уедем на Запад и построим свою ферму. – Он улыбнулся, заглядывая мне в глаза: – Из тебя получилась бы прекрасная фермерша, Эстер.
Фермерша! При этих словах я вырвалась из его объятий, потому что вспомнила всех фермерских жен, которых повидала на своем веку. Они проплывали передо мной чередой, эти тоскливые серые женщины, все – разбитые тяжким трудом и бесконечными родами; и я поняла, что ни за что не стану фермерской женой. Но Руа, приняв мое молчание за согласие, все говорил, прижавшись щекой к моей щеке, и торопливый голос его, казалось, подстегивал время для исполнения его мечты. И я правда уже представляла ту сказочную картину, что он нарисовал: хижина на поляне, долгие дни, полные солнца, и долгие ночи, полные любви. Его мечта была такой зримой и такой чистой; но я, слушая его, только погрустнела, так как помнила и о мучительной засухе, и о кусачих морозах, и о зимах, длинных и холодных. И бесконечный тяжелый труд, и бесконечная борьба за выживание.
Это мне было хорошо знакомо, и воспоминания об этом жгли меня и тогда. Но я убежала от этого. И ни за что не вернусь к такой жизни.
"И все же, – сказала я себе, когда Руа приблизил свои губы к моим и мы заговорили с ним на языке, доступном лишь влюбленным, – почему я не могу иметь в жизни и любовь, и достаток? Наверняка по закону Сент-Клера можно заставить обеспечивать меня и Дэвида. Когда я завтра встречусь со Стивеном Перселлом, то посоветуюсь об этом и узнаю, сколько я потеряю и сколько смогу получить. Конечно, только глупец может ради любви отказаться от всего, чего он добился с таким трудом, а я не была так глупа. Но если бы у меня в жизни были и любовь, и деньги…"
Я ничего не сказала Руа, но, когда его пальцы дотрагивались до моего лба и водили по моим губам, голова моя была занята мыслью о разводе. Даже образ разведенной женщины, какой она мне виделась всегда, не пугал меня – печальная фигура, мишень для пересудов, прозвище "соломенная вдова", которое преследует ее повсюду как позорная тень. Но в тот вечер это все не могло напугать меня, потому что в тот вечер я впервые услышала восхитительный язык любви, впервые в жизни ощутила прикосновение любимой руки к своей груди. И хотя я упрекнула Руа, но меня это совсем не рассердило.
Да. Завтра же поговорю со Стивеном Перселлом о разводе.
На следующий день, когда я входила в приемную конторы Стивена Перселла, где по-прежнему щебетали разноцветные попугайчики, словно время повисло бездвижно с тех пор, как я была здесь последний раз; я находилась в самом радужном настроении, и вопрос о разводе занимал меня даже сильнее, чем дела, связанные с продажей урожая. Негр в белом сюртуке сообщил о том, что мистера Перселла нет в городе и что мистер Шарплесс, другой адвокат фирмы, примет меня; мое радужное настроение спустилось, как проткнутый воздушный шар. Хотя я не имела дел с мистером Шарплессом – мое знакомство с ним ограничивалось довольно прохладными поклонами при встречах, – тем не менее я его недолюбливала. Более того, я инстинктивно чувствовала, что он отвечает мне тем же.
Когда я вошла в его кабинет, он своими пронзительными глазками из-под кустистых бровей стал разглядывать меня довольно нагло и с налетом циничного любопытства, и я удивилась, чем он так заинтересовался. А его ответ на мое прохладное, но вполне учтивое приветствие был небрежным, если не сказать грубым.
– Перселла вызвали из города, – гавкнул он. – Важное дело. Просил передать вам, когда зайдете. – Он открыл ящик стола, и его коротенькие пальцы, пошарив, вытащили пачку бумаг. – Вопрос о покупателях, что ли?
Я отвечала, что написала мистеру Перселлу с просьбой подобрать надежных покупателей для моего риса и хлопка, но не успела я закончить фразу, как он снова гавкнул:
– Да, да – понятно. – Он бросил документы на стол передо мной. – Баркли и Блэкли. Спросите Джонаса Блэкли. Он купит ваш урожай – даст хорошую цену. – Он поморщился: – Только и разговору, что о вашем урожае. Женщина янки доказала нам, говорят.
– Не поняла, что доказала…
– Что тут понимать? Говорили, что нельзя уже ничего сделать. Рис – гиблое дело – свободных негров не заставишь работать. Ну а вы доказали им. Теперь все снова захотели все начать сначала. Вернуть добрые старые времена – деньги, прекрасные лошади, парусные регаты. – Он снова сморщился, это у него означало улыбку, как я поняла. – Ни за что не сделать. Рис – гиблое дело. Гиблое, как мертвый янки.
Я засунула документы в ридикюль и, поблагодарив, повернулась уходить, но он опять гавкнул:
– Минуту, пожалуйста. Кое-какие новости. Думаю, вам не мешает узнать.
– Да? – повернулась я.
Его рука затеребила массивную золотую цепочку, что висела у него на животе, и пронзительные глазки с интересом уставились мне в лицо.
– Вам известно, что Ле Гранд собирается продать имение – целиком и полностью?
Продать?.. – я пыталась перебороть приступ слабости, чувствуя, как мороз пробежал по коже.
– Продает. Семь Очагов, – повторил он с удовольствием. – Некоему Крэму. Крэм наводил здесь вчера справки. Узнавал о вашем урожае, спрашивал про лес…
Меня поразило, что хищные глазки злорадно сверкнули, и я удивленно подумала: "Почему этого человека так радует мое несчастье? Он что, тоже слышал сплетни, что ходят обо мне? И ему тоже приятно видеть, как оборотистая янки получает по заслугам".
