Кто-то очень голоден?
Могу понять — изголодаться по руке Ирины так просто. Но жизнь — не благотворительная вечеринка. Ирина Хмельницкая — моя госпожа, и делиться ею я не намерен. Так было, есть и будет.
Сам Зарецкий останавливается у двери номера, глядя на меня. Медленно расстегивает намордник, снимая его.
«Давно не виделись, ублюдок», — мысленно здороваюсь я, но вслух — ни слова, мне запрещена любая болтовня. Мне обещали откусить язык, если я хотя бы что-то вякну. И причин сомневаться в обещаниях Иры у меня нет. Больше нет. Она мне их не оставила.
Зато я могу закинуть ногу на ногу, неприветливо оскалиться в лицо моему врагу и глотнуть лунго, откинувшись на спинку кресла. Чего только нельзя заказать в БДСМ-клубах… Кофе? Кофе точно можно, придумайте что-нибудь посложнее.
Интересно, сколь многие любуются процессом порки под крепкий кофе? Есть в этом что-то терпкое. Не фанат вуайеризма, но кару Зарецкого я врежу в память покадрово.
— Мы не одни, госпожа, — наконец криво ухмыляется Пэйн, — мне показать твоему рабу, как именно тебе служить? Он у тебя провинился?
Мне становится самую чуточку холоднее.
А если и вправду?..
— Твой ошейник на кровати, — температура в комнате будто взаправду понижается с каждым Ириным словом. Она не собирается ничего пояснять. Она просто стоит, скрестив руки на груди, и ожидает.
— Твои десять минут на принятие моих условий пошли. Если хочешь отказаться — не забудь принести Антону свои извинения. И покрыть его убытки, разумеется.
Она настолько охуенна, что мне даже жаль, что она не позволила мне занять место у её ног сегодня. Велела занять место в кресле наблюдателя. Но приказ есть приказ.
Зарецкий фыркает. Настолько неприкрыто, настолько насмешливо, что очевидно — это тоже жест вызова.
— Мне плевать на то, сколько зрителей у нас с тобой будет, — тянет он, с превосходством глядя на меня, — я с удовольствием покажу твоему мажору, какого именно служения ты достойна.
Больше он ничего не говорит — шагает влево, к кровати, берет с неё ошейник из темно-красной кожи.
Ира обладает потрясающей способностью привлекать внимание. Всегда было так.
Если вспомнить — даже когда я еще не был знаком с ней настолько близко, даже в закрытых шмотках она просто садилась, закидывала ногу на ногу, и, проходясь взглядом по заполненному залу ресторана, я неминуемо спотыкался на ней. Не понимал почему, бесился, раз за разом искал «другой вариант», более интересный, но всегда возвращался взглядом к ней. Снова. И снова… До тех самых пор, пока, уже окончательно озверев, не прихватывал какой-нибудь устраивающий мое самомнение вариант и не шел её танцевать, трахать, лишь бы чертова Хмельницкая не мозолила мне так глаза.
Идиот, да…
К чему это я сейчас?
Потому что это забавно — то, что жена Зарецкого стоит совсем недалеко, у окна в дальнем углу номера. И окинь Зарецкий взглядом весь номер — он бы тут же ощутил, что каждое его слово будет сейчас использовано против него.
Но он не видит. Ира пожирает все его внимание. Он смотрит только на неё, не замечает ничего больше. И это он зря…
Все это время я опасался, что жена Зарецкого передумает. Что то, что Ира из неё вытянула — это её признание, оно кратковременное, и ей не хватит решимости, но сейчас… Сейчас мои опасения приговорены к смертной казни. Время Зарецкого — тоже на исходе.
Он надевает ошейник. Все так же глядя только на Ирину и игнорируя весь мир, кроме неё. Только усугубляя свой приговор.
Я бы ревновал — если бы не осознание последнего.
Пальцы Ирины резко щелкают. И этот щелчок — уже будто приказ. Это и вправду походит на тайный язык, который Зарецкий понимает мгновенно.
Он падает на колени. Именно падает, не опускается, а падает, и я вижу на его лице облегчение. Я знаю это ощущение — когда начинается игра. Когда лопается та удавка внешнего мира на твоем горле, и ты перестаешь быть собой, становишься мальчиком для своей госпожи. Инструментом для её удовольствия.
— Рубашку долой, — коротко приказывает Ирина, — и побыстрее.
Он дергает за воротник с силой, и несколько пуговиц все-таки отлетает и с сухим треском раскатывается по полу.
Всем своим видом демонстрирует, как ему не терпится получить вожделенное наказание.
Пыль в глаза этот урод пускает профессионально… Но смотрится это, конечно… Голодно…
Я все еще его ненавижу. Вот за это. За то, что сейчас я не хочу смотреть на Иру. За то, что не хочу снова увидеть на её лице зеркальную алчную потребность. Такую же, как у него. Не хочу ощущать себя лишним, совершенно ненужным зрителем. Ведь они так друг другу подходят…
Тонкие пальцы Ирины сжимаются на моем подбородке.
Оказывается — она уже преодолела те несколько шагов, что нас разделяли, и смотрит на меня сверху вниз, раздосадовано. На меня! Напрочь игнорируя Зарецкого…
Боженька, если ты есть, паузни сейчас Вселенную. Я хочу еще продлить это охуетельнейшее мгновенье.
Она —зашкаливающий секс, немедленный и недоступный, в этих своих кожаных брючках, в черном кожаном корсете, со стянутым в кольцо хлыстом, притянутым к ремню на бедре.
И если бы была возможность не давать ей выйти из дома — я бы не дал. Лишь бы никто не увидел её такой — всю обтянутую черной кожей, вызывающе жесткую, мою любимую кобру.
— Это не наказание, ты помнишь? — тихо шипит Ирина, и мне ничего не остается — только судорожно кивнуть.
Не наказание. Награда. Месть.
Даже если Зарецкий не станет покрывать моих убытков, я хотя бы увижу, как он обломается. Не получит мою госпожу.
— Хороший мальчик, — ладонь моей госпожи чуть похлопывает меня по щеке, — и встань на колени. Вот это — наказание. Еще раз засомневаешься во мне — конца сессии будешь дожидаться лицом в пол.
Это жестокое обещанье. Но на мое счастье — пока остается только предупреждением.
Ирина возвращается к Зарецкому. Он ждет. Терпеливо ждет её внимания. Он просил красный ошейник, значит — любой каприз Ирины будет принят без возражений. В том числе и сессия “на троих”.
На самом деле на четверых. Жду не дождусь, пока он узнает!
— Ты… — голос Ирины снова холодеет до температуры абсолютного нуля, — ты влез в мою жизнь и начал портить жизнь Антону. Ты ставишь меня в безвыходное положение. Ты нарушаешь все мыслимые правила Темы. Ты собой доволен, Прош?
На самом деле, проговорить это вслух — что саб может пытаться ставить раком доминанта — это же бред. Еще бы я это все в жизни не наблюдал… Правда поставить раком её… Я не смог, Зарецкому вот тоже оказалось не под силу. Интересно, есть ли вообще хоть какой-нибудь человек в мире, кто это смог бы?
Нет. Просто нет. Не бывает таких. Мне кажется, Хмельницкая нагнет и Илона Маска, а рядом еще и какого-нибудь американского президента поставит. В первой позе подчинения.
Зарецкий молчит. Все, что слышно в этой комнате, — его жадное дыхание, будто он пытается глотнуть лишнего кислорода рядом с ней.
Наказание следует тут же — Ирина толкает его ногой в спину, заставляя уткнуться лицом в пол.
— Я не слышу ответа, — шипит она, опуская ногу чуть выше его лопаток. С силой — каблук совершенно точно отпечатается на его голой коже.
Нет, я все-таки хочу убить эту сволочь…
Это мое! Мое!
Я снова ловлю её взгляд. Прямой, спокойный. Чуть качает головой, будто обещая, что дальше не зайдет. Меня отпускает, но совсем чуть-чуть.
— Я! Не! Слышу! — Ирина наклоняется ниже и каждое её слово, как раскаленное масло — и ощущается, что игнорировать этот вопрос больше нельзя. Вопрос уже даже не в силе наказания. Вопрос в том, принимаешь ли ты условия игры. И если не ответишь, значит — не принимаешь.
Неужто передумал.
— Ты здесь, — коротко выдыхает Зарецкий, — я послужу тебе. Ты утолишь мой голод. Оно того стоило.
Ирина улыбается. Он этого не видит, но она улыбается той самой улыбкой, когда в уме уже поимела всевозможно своего соперника.
Она снова щелкает пальцами. Только теперь это жест не для Зарецкого. Для его жены. Её время пришло. А время Зарецкого — вышло!
