И снова тишина.
Ну и пошел ты в жопу, гордый какой!
Тошно.
Плохо.
Мерзко от самой себя, что меня шатает, словно известно что в проруби, но и иначе не могу. Не хочу выбирать между женатым и статусом любовницы, и свободным, который слишком хорош для малолетней… неопределившейся Лисицы.
Ловлю такси.
Забираюсь в салон и, не обращая внимания на гневный взгляд водителя в зеркале заднего вида, отжимаю с волос дождь прямо на пол. Встряхиваю их, пытаюсь привести себя хоть в какой-то божеский вид.
Называю адрес.
Прошу сделать звук погромче, потому что по радио как-раз поет о разбитом сердце какая-то хриплая американская певица. Кажется, у нее бритая голова и пирсинг в носу. Может, и мне побриться? Резко сменить жизненный вектор и не размениваться на классику: каре, цвет волос и пьяные звонки Танян с признаниями, какие мужики козлы.
Может, пора стать лесбиянкой?
— Приехали, — говорит таксист, потому что до меня не сразу доходит, что машина остановилась еще минуту назад.
Сую ему деньги, шатаясь, как будто правда пьяная, иди до двери.
Захожу в подъезд, потом — в лифт.
Пока кабинка поднимается, снимаю пальто и свитер и перед дверью стою в одном лифчике и джинсах.
Проворачиваю ключ в замке.
В прихожей полумрак, но из гостиной льется теплый приглушенный свет.
Захлопываю дверь в отместку громко, как он тогда.
Прислоняюсь плечом к стене и жду.
Бармаглот выходит навстречу, и я невольно слишком громко выдыхаю.
Сейчас даже кажется странным, почему меня раньше к нему не тянуло. Когда мужик такой огромный качок, что по нему можно ползать, словно по бескрайним прериям Африки — это же просто кайф.
— Зай, какого хуя мокрая в такой собачий холод? — вместо «привет, я соскучился». — И, блядь, голая?
Я пожимаю плечами.
— Потому что дура. Прогонишь?
— Как раз раздумываю, — не щадит меня он.
— Учтите, тогда я сразу пойду топиться в Москву-реку.
— Ты совсем что ли ебанулась?
— Неа, — качаю головой. Бросаю вещи на пол, потому что держать их нет сил. Стаскиваю джинсы вместе с трусиками. Бретелями лифчика по плечам и вниз, чтобы просто сполз мне на талию. Стою перед ним вся голая, но одежда — это ничто. Я собираюсь вскрыть душу, и будь что будет. — Если вы разведетесь с супер-женой Милой, я выйду за вас замуж, Марк Игоревич. Алиса Миллер, кажется, отлично звучит?
Он минуту смотрит на меня и даже не пытается сделать шаг навстречу.
Приходится идти самой, оставляя за собой дорожку мокрых следов.
Становлюсь так близко, что кажется, будто пустоглазые черепа на его руке смотрят на меня с осуждением и возмущением. Я щелкаю один по дырке на месте носа.
Смеюсь.
Всхлипываю.
Неужели я — вот такая? — совсем никому не нужна?
— Ну скажите уже что-нибудь, Бармаглотище, — снова шмыгаю носом. — Или я ошиблась адресом?
— Хорошо, Зай, — он в отместку тоже щелкает меня по носу. — Будет тебе развод. И будет тебе свадьба.
Я хочу выдохнуть с облегчением, но вместо этого он взваливает меня на плечо и, ругаясь по пути, какая я бестолковая, несет в ванну.
Усаживает, включает на всю катушку воду в раковину, пробует, чтобы не была слишком холодная или горячая — всегда так делает.
Сворачивает кран в ванну, щедро сыплет под струю простую морскую соль зеленоватого цвета — это я ее притащила, чтобы был маленький ритуал красоты. Единственная, кажется, банка из всех, которые женщина никогда бы не привезла к мужику в квартиру в первую очередь.
Пока набирается вода, усаживаюсь, как в детстве, поджимая колени к груди. Обхватываю их руками. Бармаглот возится у меня за спиной, а я разглядываю полочки в ванной, на которых почти ничего нет, кроме спартанского мужского набора красоты: шампунь, гель для душа, модная электробритва, пара банок с пенками для бритья и лосьон после него.
Мы встречались чуть больше месяца, я бывала здесь через день, но, если посмотреть, в холостяцкой берлоге Миллера нет и намека на присутствие женщины. Только банка с солью. Такой же соленой, как моя расшатанная жизнь.
— Подвинься, Зай.
Даже не спрашиваю, что он там задумал — послушно двигаюсь вперед.
Ванна у него большая, просторная, так что, когда забирается сзади — прямо в домашних штанах — и вытягивает ноги по бокам от меня, я не чувствую себя скованной.
— Душ дай.
Снова слушаюсь, протягиваю ему шланг и переключаю воду.
— Когда же ты начнешь включать голову, Зай, — вздыхает, направляя тугие теплые струи мне на затылок.
— Когда выросту? — предполагаю в ответ.
— Нуууу… судя по размеру твоей груди, Зай, выросла ты уже давно.
Не хочу улыбаться.
Но губы растягиваются сами собой и я, зачерпнув немного воды, брызгаю назад.
Фыркает, немного тянет за волосы.
И укладывает на себя.
Глава семидесятая: Сумасшедшая
Даже не знаю, почему, когда под рукой такая огромная дорогая «посудина» и куча времени, мы ни разу не принимали вместе ванну.
Кажется, руки этого мужика созданы, чтобы делать именно то, что он сейчас делает — мягко массировать мне голову, поливая сверху не очень сильным расслабляющим напором теплой воды. Я даже глаза закрываю и начинаю блаженно мурлыкать, пока Бармаглотище творит со мной все эти жутко «неприличные» приличные вещи.
Даже пальцы на ногах подгибаются — так хорошо.
— Учтите, Бармаглотище, — говорю с блаженной улыбкой, когда он проводит пальцами где-то у меня за ухом, осторожно почесывая, как любимую кошку. — Еще пара минут таких манипуляций, и я стану сексуально зависима.
— Я думал, ты уже, — хмыкает он, заставляя еще немного откинуть назад голову. — Зай, а когда поженимся — тоже будешь мне «выкать»?
— А как же. — Я лежу так, что если постараться — могу заглянуть ему в глаза. Снова брызгаю ему в лицо, и на этот раз все-таки попадаю, потому что Миллер делано скалит зубы. — Буду смотреть на вас с благоговением, как по «Домострою».
— Ты в принципе не знаешь, что такое благоговение, Зай.
— Вы обо мне несправедливо низкого мнения!
— Ага, даже ниже, чем ты думаешь.
— А свадьба будет большая? — молниеносно переключаю тему. — Позовем всех ваших крутых партнеров? Артистов.
— Зай, давай я для начала разведусь. — Я чувствую, как его грудь, на которой лежу почти всей спиной, напрягается. — Не хочу тебя расстраивать, но развод — очень небыстрый процесс. И в этом деле торопиться ради твоей «хотелки» я не собираюсь.
Меня подмывает спросить, почему же он все-таки передумал и согласился развестись, но момент такой хороший, что портить его разговорами о другой женщине было бы просто кощунством.
— Хочу три платья. — Поднимаю ногу и шевелю в воздухе пальцами. — Одно красивое, как у принцессы. Пойду в нем по дорожке, с маленьким букетом белых орхидей. И чтобы длинный-длинный шлейф. И бабочки! А второе платье — в ресторан. Длинное и шелковое, как у греческой богини. Будешь меня в нем танцевать! А третье… Третье для фотоссесии на лошади. Хочу много-много фоточек на белой лошадке, как будто я принцесса.
— У тебя в голове — вата, — беззлобно посмеивается Бармаглот. — Но ок, пусть будут бабочки, платьюшки и сивый мерин. Принца только, прости, не будет.
— Эй, что я за принцесса без принца? — С силой опускаю ногу и брызги разлетаются во все стороны, стекая длинными нитками по зеркальным панелям на стенах.
Переворачиваюсь, укладываясь на него сверху, словно на уютный твердый диван.
Гад даже не морщиться, когда ставлю локти ему на грудь, а с довольной рожей сжимает в ладонях мою задницу.
— Хорошо, Бармаглотище, я согласна на вас в белых сверкающих латах и с плюмажем на шлеме в виде волчьей головы.
— А можно я нетрадиционно — в костюме и галстуке?
— Какой вы зануда, — морщу нос.
