80 градусов жары я вся дрожу, стыдясь пальм и чистого голубого неба. Добравшись до дивана Джун с цветочным принтом, натягиваю на себя одеяло и проваливаюсь в сон, вызванный лихорадкой. Очередной сон, который перевернет мою жизнь.
Дом изменился. Я ищу темно-синий диван «Поттери Барн». Детей. Но здесь пусто и никого нет. Ни чего-либо синего. Никого. Все вокруг черное. Я нажимаю на выключатель, и комната заливается красным. Оглядываю на кожу на руках, светящуюся нежно-розовым под яркими красными лампочками. Они покрыты чернильными завитками зеленовато-черного цвета. Картинки, надписи и узоры — все одного и того же цвета. Я громко смеюсь. Что это за сон, где я решилась на татуировку?
Бесцельно брожу по комнате. Кухни, ванные комнаты и спальни без мебели. Я нахожу его снаружи, французские двери распахнуты — он стоит в проеме.
— Привет, — говорю я.
— Привет.
Он не оборачивается, просто продолжает смотреть… в никуда и вглядываться в темноту. Я обнимаю его, боясь, что он исчезнет.
— Возвращайся в дом, — говорит он.
— Нет, — протестую я. — Этот дом больше не мой.
— А был когда-нибудь?
— Нет.
Я утыкаюсь лицом в его спину, между лопатками, и вдыхаю.
— Ты меня бросишь? — Спрашивает он.
— Нет. Никогда.
— Если ты не встретишься лицом к лицу с врагом во всей его темной сущности, однажды он подойдет сзади, пока ты не видишь, и убьет тебя.
Я не знаю, что на это сказать, только крепче обнимаю его.
Он поворачивается ко мне, у меня перехватывает дыхание от его красоты и слов. Это Муслим.
— Пойдем со мной, — просит он.
— А как же Кит?
В этот момент появляется Кит, красные огни окрашиваются в желтый. Я слышу голос, зовущий меня откуда-то издалека.
— Ты уже была в этом сне.
Смеюсь, потому что так и было. В реальной жизни весь оставшийся год я пыталась найти смысл в нем. Собрать мозаику. Но я устала пытаться соответствовать сну. Я не актриса. Не жена и даже не мать. Я никто. Просто Элена.
— Тогда позволь мне проснуться, — говорю я ему. — Чтобы найти тебя.
И я просыпаюсь.
На следующий день температура поднимается до 39, и Джун грозиться вызвать скорую. Она нависает надо мной, одетая в повседневную одежду.
— Со мной все хорошо, — говорю я ей из-под кучи одеял. — Это просто насморк.
Но, даже когда говорю это, понимаю, что насморк никогда не был таким долгим. Я даже встать не могу, не говоря уже о том, чтобы зайти в отделение неотложной помощи. Я лежу, свернувшись калачиком на влажных простынях, и вспоминаю, каково это — быть с Муслимом. Его ледяной взгляд, когда парень вел меня не к себе в номер, а на кладбище.
— Что это за место? — Спросила я.
Криво улыбнувшись, он коснулся моей шеи своими холодными кончиками пальцев, а затем волос. Муслима иногда бросает то в жар, то в холод. Это проявлялось как в характере, так и в его теле.
— Место, где я хочу тебя.
— Почему?
— Ты любишь кого-то другого, и я намерен исправить это.
Я бы дала ему шанс. После этого он прижал меня к кирпичной стене мавзолея, и я обвила ногами его талию. Он нежно поцеловал, что удивило меня. Все в нем источало силу и уверенность. Когда ты касаешься его коже, то можешь почувствовать силу, пульсирующую под пальцами. Он не был обычным парнем.
— Поговори со мной, Элена, — говорит Джун. — Ты странно ведешь себя, и это немного пугает.
Я смотрю на Джун и киваю. Отлично. Я позволю ей отвести меня к врачу, потому что устала и хочу, чтобы это прекратилось. Она бегает по коттеджу, лихорадочно собирая вещи, затем сажает меня, завернутую в одеяла, на переднее сиденье своей машины.
Я вижу беспокойство на ее лице прямо перед тем, как снова засыпаю.
— Элена? Элена, проснись.
Я медленно открываю глаза. Чувствую себя старушкой. Тело тяжелее обычного и все мокрое. Мы в больнице. Люди подходят к машине. Помогают мне выбраться и сажают в инвалидное кресло. Я всех отталкиваю, пытаясь бороться до последнего.
— Я не как все, — твержу им снова и снова. Но они, похоже, не понимают, о чем я лепечу. По коже пробегает морозный воздух, когда вспоминаю кладбище. Губы Муслима, как его руки сжимают края моих трусиков и срывают их. В ту ночь было очень холодно.
— Элена, мы сейчас положим тебя в кровать…
Я не хочу лежать. Я хочу быть прижатой к стене мавзолея. Чувствую острую боль в руке. Это из-за стены? Или иглы? Когда понимаю, что это игла, я стону. Не уверена, что дело в простуде. Где Джун? Где мои родители? Если я умираю, разве они не должны быть здесь? Муслим входит меня, кусает плечо, затем я выгибаюсь в его объятиях. Хочу подняться, но сил совсем не осталось. Оргазм… сон… все смешалось.
Кит в комнате, когда я просыпаюсь. Прикрыв лицо рукой, стону.
— Что со мной? — В недоумении восклицаю.
— Легкая пневмония, — говорит он. — И сильное обезвоживание.
— Глупости. У меня обычная простуда.
— Ага, заметно. — Он наклоняется вперед, сцепив руки между коленями.
Я хочу попросить у него зеркало, но это, вероятно, не то, о чем должна думать госпитализированная женщина.
— Достаточно ли я напилась? — Задаю вопрос. Боже, я так давно его не видела. Он красивый.
— Вполне.
— Почему ты так холоден и серьезен? — Интересуюсь. — Видно же, что ты сюда сам приехал, так что будь милым.
Он улыбается. Наконец-то. Затем встает и садится рядом со мной.
— Почему ты здесь, во Флориде? — спрашивает он. — А не в своем любимом Вашингтоне? — Он произносит это так забавно, и я смеюсь. Мой любимый Вашингтон.
— Здесь находятся два человека, которых я очень люблю, — говорю ему. — Я приехала, чтобы…
— Чтобы что? — Перебивает Кит. — Остановить мою свадьбу? Очень самонадеянно с твоей стороны.
А потом добавляет:
— Но я и сам об этом думал.
— Правда?
— Я передумал.
Мне не нравится выражение его лица. Выражение его лица, полное надежды? Если он не
