— Я знаю, где он лежит.
Она подмигнула, но Джо нахмурился еще сильнее. Он хорошо понимал, какой опасности подвергает себя Габриэла, но встречи в нежилой келье были все-таки лучше, чем перешептывания в исповедальне.
Потом они поцеловались в последний раз, и Габриэла" поехала назад, в монастырь. Движение на улицах стало ; гораздо более оживленным, однако до Святого Матфея она добралась даже быстрее, чем рассчитывала. Там две послушницы помогли ей разгрузить ткань. Рулоны, которые они укладывали на застланную упаковочной бумагой садовую тележку, были ужасно тяжелыми, но Габриэла чувствовала в себе такой прилив сил, что работала за десятерых. И это, несомненно, было следствием ее встречи с Джо.
После обеда Габриэла снова возилась в саду, молилась со всеми в церкви, помогала мыть посуду и полы в трапезной. Вечером, когда матушка Григория зашла навестить Габриэлу, та сидела за столом и писала новый рассказ.
Настоятельницу уже некоторое время грызло какое-то непонятное беспокойство. При всем своем жизненном опыте она не могла понять его причину. Габриэла выглядела веселой, жизнерадостной, была всем довольна. Похоже, никакие сомнения в правильности выбранного пути ее не преследовали и не мучили. Судя по отзывам остальных монахинь, сестра Бернадетта была вполне счастлива и думала только о вечном обете, который ей предстояло принять через четыре года.
Ушла матушка Григория более или менее успокоенной, зато у Габриэлы — впервые со времени их объяснения с Джо — неожиданно проснулась совесть. Она обманывала ту, что заменила ей мать. Мысль о том, как жестоко будет разочарована матушка Григория, узнав правду, заставляла Габриэлу страдать. Да и как она скажет настоятельнице эту правду? Это было просто невозможно. Но теперь Габриэла хотела в жизни только одного — быть с Джо Коннорсом.
На следующий день они снова увиделись — сначала в исповедальне, потом — в маленькой келье-архиве в нежилой части монастыря. После вчерашнего свидания в парке она показалась им особенно тесной и жалкой, но Габриэла знала, что в ближайшее время ей вряд ли удастся вырваться.
И она оказалась права. Прошло полных две недели, прежде чем ее снова послали в город с поручением. Эти четырнадцать дней ожидания едва не свели обоих с ума.
Они встретились в Центральном парке и почти сразу свернули на пустынную аллею, ведущую вглубь. Держась за руки, они медленно пошли по ней. Где-то далеко играл струнный оркестр, и незнакомая мелодия летела между стволами и глохла в листве. Рука Джо лежала в ее руке. Теплый, ласковый ветер овевал раскрасневшиеся от восторга щеки Габриэлы.
Весь день сжался для нее в этот короткий час, который она провела с ним. Как Габриэла ни старалась, она никак не могла припомнить, что же еще она делала в тот день.
Но эта вспышка счастья все же была слишком короткой. Габриэла очень быстро почувствовала разочарование от того, что ей нельзя видеть Джо все двадцать четыре часа в сутки. Каждый из них хотел взять друг от друга и от новой открывшейся им жизни как можно больше. Каждая минута, проведенная вместе, была для них самой большой драгоценностью.
Через несколько дней они снова встретились в Центральном парке. На этот раз у Габриэлы было гораздо меньше времени, чем в первый раз, поэтому они не стали заходить далеко, а сели на траву на первой же попавшейся лужайке. Габриэла положила голову к Джо на колени, а он перебирал ее чудесные золотистые волосы и говорил, говорил, словно спеша высказать как можно больше за те жалкие тридцать минут, что подарила им судьба.
Вскоре Габриэла уехала, увозя в своем сердце надежду на новую встречу. Правда, теперь они почти каждый день виделись либо в исповедальне, либо в пыльной нежилой комнате архива, но этого было до отчаяния мало. Они до сих пор не решили, как им быть дальше, хотя к этому времени они были уже вполне уверены в чувствах друг друга. Со стороны положение, в которое они попали; выглядело вульгарно и даже пошло: священники не раз сбегали с монахинями, здесь Джо был не первым и не последним, однако оба считали свой случай совершенно особенным, не похожим на те скандальные истории, которые время от времени случались в католическом мире. Было совершенно ясно, что огласка неминуема. Рано или поздно им придется объявить о своем решении, однако отважиться на это было невероятно трудно, и вовсе не потому, что они стыдились своих чувств.
Все дело было в том, что, как ни парадоксально, их отношения касались не только их двоих. Слишком много людей почувствовали бы себя обманутыми, преданными, оскорбленными в своих лучших чувствах. Прежде всего, конечно, матушка Григория, которая больше других радовалась решению Габриэлы посвятить себя служению богу. Что касалось Джо, то он просто боялся рвать свои связи с церковью. В этом он откровенно признался Габриэле во время одного из свиданий.
— Значит, нам нужно подождать, чтобы как следует все обдумать, — ответила она ему. — Я не хочу, чтобы ты жалел о случившемся. Ведь решение, которое ты примешь, будет окончательным.
О себе она почти не думала, хотя до посвящения в новициантки оставалось совсем мало времени. Ее волновало только одно: если Джо уйдет из церкви сам или будет лишен сана, то вернуться обратно он уже не сможет.
Джо старался побольше думать о том, что им делать дальше, но мысли его то и дело возвращались к их с Габриэлой свиданиям. Жаркие объятья и поцелуи затмевали все. Джо знал, что совершает страшный грех, но сейчас ему было все равно. Он страстно желал только одного — быть с Габриэлой, видеть ее, обнимать и ласкать.
Особенно сильной его тоска по ней становилась по ночам, когда он оставался один и часами лежал без сна на узкой койке приходского общежития.
Габриэла тоже тосковала по Джо. Она даже начала писать что-то вроде посвященного ему дневника, в котором была отражена вся недолгая история их любви, все мечты Габриэлы о будущем и все ее надежды. Габриэла верила, что когда-нибудь они прочтут его вместе и решат, сбылось ли задуманное или нет. Пока же эта рукопись больше напоминала бесконечное любовное послание, и Габриэла старательно прятала ее в своем бельевом сундучке. Габриэла узнала, что орден приобрел один старый дом на озере Джордж. Решено было превратить его в некое подобие пансионата для престарелых монахинь, и матушка Григория собиралась выехать туда в самое ближайшее время, чтобы проследить за ремонтом.
«Заодно и отдохну», — сказала настоятельница, когда сестра Иммакулата робко заметила ей, что та уже несколько лет подряд не брала отпуск.
Из этого следовало, во-первых, что настоятельница будет отсутствовать довольно продолжительное время и что, во-вторых, экзамены на новициат передвигаются на сентябрь. Будет ли это означать большую свободу лично для Габриэлы? Все зависело от того, кто будет замещать матушку Григорию на время ее отсутствия.
