Сменились времена, запахло большими деньгами, и шеф Прожоги одним из первых на постсоциалистическом пространстве создал целую сеть фармакологических фирм и аптек. Феликс был в обойме.
Неутомимая жажда денег разжигает, как известно, страсть куда более сильную — власть. Для начала нужен был свой человек в Госдуме. Им и стал неутомимый и коммуникабельный Феликс Прожога.
Он был отличным приятелем, но никогда не превращался в друга. Охотно приходил на помощь и легко рвал отношения, если человек переставал быть для него интересным. Оставался прекрасным семьянином, не пропуская ни одной юбки. В нем причудливо уживались пытливый ум ученого и холодный цинизм абсолютно равнодушного человека.
Феликс Прожога путевки достал. Все три.
Владимир Лаптев родился в Женеве, где в то время работал в торговом представительстве его отец, Владимир Владимирович Лаптев-старший.
Мама, Тамара Дазмировна, так и не окончив филфак МГУ, полностью посвятила себя семье и сыну, нимало этим обстоятельством не тяготясь. Семья жила то в Москве, то вновь надолго уезжала за границу, но всегда и везде на первом месте оставалось воспитание и образование Володи.
Она так много успела в него вложить, что, когда дождливым осенним утром в машину отца на полной скорости врезался самосвал, превратив родителей в кровавое неузнаваемое месиво, Лаптев-младший в свои неполные семнадцать лет являл собой уже вполне сформировавшуюся личность.
Конечно, был брат отца, тбилисская родня матери, друзья семьи, не оставившие его в беде. И все же свою дальнейшую жизнь он построил сам.
Закончил школу, а затем юридический факультет МГУ, работал следователем районной прокуратуры и одновременно учился в заочной аспирантуре. Его кандидатская диссертация «Защита прав и интересов гражданина в уголовном судопроизводстве» была опубликована и вызвала широкий резонанс. Его в равной мере влекли научная стезя и адвокатская практика — он выбрал последнее и стал хорошим адвокатом — умным, грамотным, красноречивым. Репутация порядочного человека и личное обаяние притягивали клиентов. Адвокатская контора «Лаптев и партнеры» процветала.
Последнее дело затянулось почти на год. Он защищал интересы попавшего в крутую переделку родственника большого человека в Кремле, мотался из Норильска в Москву и обратно, устал от этой кочевой жизни и полной бесперспективности затраченных колоссальных усилий.
Теперь надо было тщательно подготовиться к судебным прениям, уйдя на время от административных и бытовых забот, коллег, клиентов, родственников, а главное, женщин, которые, надо сказать, занимали в его жизни немалое место, и не потому, что он был на них чрезмерно падок, отнюдь.
Конечно, он не чурался женщин и всех связанных с ними удовольствий и несомненных прелестей жизни, не однажды увлекался, и увлекался серьезно. Но то ли победы доставались ему слишком легко и ни разу — ни разу! — не встретил он не то что отказа — легкого сопротивления и порой сам не знал, как отбиться от очередной настойчивой претендентки, то ли не везло ему хронически и он пока еще просто не нашел ту единственную, что могла бы покорить или разбить его сердце.
Так или иначе, но был Владимир Лаптев не женат и в ближайшее время менять свою холостяцкую жизнь на семейную не собирался.
А пока высокий кремлевский заказчик предоставил ему прекрасную возможность спокойно поработать, а заодно и отдохнуть, уединившись на пару недель в номере люксе правительственного пансионата «Бор».
Из аэропорта Лаптев, заскочив на пару часов в контору, поехал домой. Квартира встретила тишиной и сумрачной прохладой: кондиционер включен, на окнах спущены жалюзи. Идеальную чистоту поддерживала приходящая дважды в неделю женщина — убирала, стирала и гладила белье, выполняла мелкие поручения. Готовил Володя всегда сам и делал это отменно — мамина школа.
Он принял душ, выпотрошил и вновь собрал дорожную сумку, черкнул пару строк прислуге и поехал в «Бор».
Москва томила в пробках, словно не желая выпускать из своих душных объятий. Запиликал сотовый, он отключил его, врубил джазовую радиоволну, пытаясь настроиться на отдых.
Пансионат нашел не сразу, пришлось немного поблуждать по окрестностям: то ли пропустил нужный поворот, то ли так хитро был он замаскирован. Стараясь унять растущее раздражение, прошел затянувшиеся регистрационные процедуры и захлопнул за собой дверь люкса, когда уже смеркалось.
Хотелось только одного — спать: в Норильске, где он просидел последнюю неделю, стояла уже глубокая ночь.
Окна были плотно закрыты, и последнее, о чем он успел подумать, засыпая: вот ведь какая нелепость — посреди леса дышать кондиционированным воздухом!..
Они увидели друг друга сразу, как только Женя вошла в столовую.
Сквозь огромные окна лился солнечный свет, щебет птиц перекрывал тихий гул голосов. Феликс с Татьяной призывно махали ей руками, но среди множества лиц взгляд выхватил именно его. Сердце замерло, а потом вдруг забилось так, что стало трудно дышать.
Женя быстро пошла к своему столику, пытаясь стряхнуть наваждение. Что это она вдруг? Вроде и не красавец какой-то особенный, мужик как мужик. Но что-то в нем явно было, и она все невольно поглядывала в его сторону, пытаясь понять, что же именно так привлекло ее в незнакомце.
Володя тоже смотрел на соседку, забавляясь смущением, которое охватывало ее всякий раз, как они встречались глазами.
А Женя просто диву давалась: впервые после ухода Бориса, а вернее, вообще впервые в своей жизни она так реагировала на мужчину, даже вела себя неестественно — кокетничала с Феликсом, слишком громко смеялась. Что происходит? Она пытается ему понравиться?
Искушенный в этих делах Володя сразу раскусил ее наивные уловки и усмехнулся чуть снисходительно: вот и еще одна дурочка попалась в сети, которые он и не собирался расставлять.
И Женя увидела эту усмешку. Очарование тут же пропало, и больше она в его сторону не посмотрела ни разу.
Он тут же почувствовал в ней эту внезапную перемену и почему то занервничал, теперь уже явно желая возвратить ее внимание.
Танька откровенно наслаждалась, наблюдая за этим спектаклем с того самого момента, как Женя застыла в дверях столовой с раскрытым ртом. «Господи! — молила она незнакомца. — Ну, давай, давай, действуй!»
И только Феликс, не замечая, какие страсти кипят в безмятежной атмосфере столовой, заливался соловьем, польщенный преувеличенным Жениным вниманием. Он чувствовал ее возбуждение, видел, как то и дело вспыхивают нежным румянцем щеки, а глаза загораются мягким светом, и думал: «А она ничего, очень даже ничего. И, кажется, была бы совсем не прочь… Но извини, дорогая, Боливар двоих не выдержит». И он засмеялся, довольный своим успехом и своим остроумием.
