Катя сидела напротив, тихо глотая слезы, и теперь уже не пыталась успокоить Оболенскую. Она понимала, что эти рыдания — спасение от стресса, сердечного приступа, любой другой опасной для жизни реакции. Ее кофейные глаза сейчас еще больше напоминали маслянистые зернышки — так влажно блестели они сквозь полуприкрытые пшеничные реснички.
— Спасибо тебе, милая, — проговорила наконец Елена Николаевна. — Завтра я увижусь с Адамом и непременно расскажу ему о тебе. У меня так стиснуло сердце, когда он позвонил, что, если бы не ты, неизвестно, как бы я дожила до утра.
— Елена Николаевна, дайте слово познакомить меня с Адамом. Я его по театрам повожу. Кстати, сколько ему лет?
— Девятнадцать.
— Отлично. Найдем общий язык. Я вас так поздравляю, так поздравляю… Это по справедливости судьба устроила. Теперь вы не одна, и он не один. Класс!
Возбужденная Катя расцеловала Оболенскую и вихрем скрылась за дверью, но через минуту появилась опять с виноватой улыбкой:
— Ключи забыла… — и, схватив плюшевого слоненка, вприпрыжку побежала к машине.
Мадам Оболенская конечно же не сомкнула глаз. А в девять утра позвонили из больницы и сочувственный голос сообщил, что актриса Воробьева не придет на репетицию: она попала на машине в аварию и, к счастью, «отделалась» сотрясением мозга и переломом ноги.
Трясущимися руками Елена Николаевна собрала со стола карты, с глубоким вздохом положила сверху колоды ту самую картинку, которую несколько часов назад вертела в руках Катя, и вздрогнула. Ей показалось, что тонкие губы бубнового короля расползлись в ироничной усмешке и он плутовато подмигнул одним глазом…
Театр бурлил и ходил ходуном. Актриса, на которой держится репертуар, выбыла из строя минимум на месяц. Перелом ноги в двух местах и сотрясение мозга — дело нешуточное. Тут таблеткой аспирина или дежурством «неотложки» на спектакле не отделаешься. Кстати, тем и другим не отличающаяся богатырским здоровьем Катя Воробьева вынуждена была изредка пользоваться.
«Неотложку», правда, по своей инициативе вызывал влюбленный в нее по уши Севка. Все знали, что у Кати больное сердце, но она обычно скрывала недомогания, и лишь Домовой своим пристрастным, обожающим взглядом умел сквозь слой грима увидеть синеватую бледность, проступающую на лице девушки. Во время ее спектаклей, как только выдавалась свободная минутка, Севка вставал в кулисе, и тогда никто не дергал его, не донимал вопросами и просьбами — таким благоговейным и отстраненным становилось его лицо. Он умудрялся непременно выкроить время, чтобы довести до блеска ее роскошную изумрудно-перламутровую «Тойоту», припаркованную во дворе театра, привозил домой продукты, встречал и провожал, если Катя отправлялась на съемки в другие города, таскал ее вещи при отъездах на гастроли. Одним словом, служил ей самозабвенно и безоговорочно, но делал это с таким чувством внутреннего достоинства, что ни у кого в театре не поворачивался язык обсуждать его поступки. Впрочем, однажды Катина подруга, хорошенькая инженю Женя Трембич, взвилась до небес, когда Севка принес Кате в гримерку туфли из мастерской.
— Ох, Катерина, наглая же ты баба, — заклокотал праведным гневом Женин осевший на низы голос. — Совсем парня поработила! Он тебе скоро попу подтирать будет.
— Ну и что? — хладнокровно отозвалась Катя, разглядывая починенную туфлю. — Если надо будет, то и подотрет. Знаешь, Женька, чем возмущаться, задумайся вот о чем. Нас с детства без устали учат любить. Но никогда никто мне лично — не знаю, как тебе, — не сказал о том, как надо принимать любовь. Чтобы не обидеть, не оскорбить, чтобы человек, отдавая, знал, что все это принимается с благодарностью. Нет, ну как принимать подарки на день рождения, нам, конечно, говорили: книксен, ножкой шаркнуть, высветить благодарную улыбку и так далее. А как принимать дар души? Не упакованный в нарядную бумажку сувенирчик, а то, чему нет цены?! Севка хотел бы положить к моим ногам весь мир и сходит с ума от того, что на свою символическую зарплату не может купить мне букет роз. Поэтому на то, что в его возможностях, на все его бесконечные, пусть незначительные, но необходимые для него проявления внимания и заботы я с восторгом отзываюсь согласием. Я его обожаю до полусмерти, он понимает. Понимает и то, что это обожание совсем не такое, которого бы он хотел. Но он мне как-то сказал: «Какой дурак выдумал, что любовь без взаимности — трагедия? Я люблю тебя и счастлив!» Он — особенный, отдельный… а вы все хотите подогнать его под собственные стереотипы. Короче, отстань и больше на эту тему не возникай!
Теперь, когда взволнованная Алена попросила всех пройти в зал и обсудить ситуацию, на Севку было жалко смотреть. Ему не сиделось, и он, перебравшись на сцену, сновал от портала к порталу, создавая видимость тщательной проверки реквизита. Как единственно двигающийся объект, он приковывал к себе десятки глаз, машинально фиксирующих любое его движение. Если бы знали все эти люди, что совсем скоро будут напряженно воспроизводить в памяти каждый шаг мечущегося по сцене Севки, чтобы вспомнить, как он нагнулся, пристально вглядываясь в коврик, лежащий у дивана, поднял что-то, прищурившись, рассмотрел на свету включенной настольной лампы, пожал недоуменно плечами и, налив в стакан воды из графина, заготовленного для прогона, бросил туда это «что-то», сразу забыв о своей находке и продолжая выполнять десятки других никому не нужных дел.
Алена в который раз поразила своим мужеством и умением мгновенно взять себя в руки.
— Что говорить, ситуация, конечно, непростая. Премьера назначена, отменить ее невозможно. У нас — восемь дней. Это очень мало, чтобы равноценно заменить Катю, но, как говорится, надежда умирает последней. Премьерных спектаклей в этом месяце четыре, но помимо них — три «Бесприданницы» и три «Укрощения строптивой». Это сурово. Но безвыходных ситуаций не существует — значит, выход найдется.
— На два из этих шести спектаклей прилетает продюсер из Японии, — напомнила Нина Евгеньевна.
— Так что же теперь получается, что судьба наших гастролей в Японию будет зависеть от сломанной ноги Воробьевой?
Реплика принадлежала партнеру Кати. Паратов в «Бесприданнице» и Петруччо в «Укрощении строптивой» — смуглый красавец и признанный кино и театром секс-символ Валерий Гладышев вальяжно раскидал свои длинные руки и ноги в последнем ряду партера. Капризный рот растянулся в ироничной ухмылке в ответ на быстрый неодобрительный взгляд Малышки.
— Между прочим, — возразила Алена, — во всем цивилизованном мире при переговорах о гастролях просто высылается кассета с записанным спектаклем. Наивно полагать, что только ради этого продюсер примчится в Москву. У него тут есть другие дела. Кто спорит, что смотреть спектакль живьем намного выгодней для театра. Поэтому приглашение на спектакль пока не отменяем.
