Но Гладышева неожиданно поддержал директор театра — Валентин Глебович Пожарский, за глаза просто Глебыч или Шкафендра — огромных размеров и необъятной толщины человек, с вводящей в заблуждение добродушной улыбкой и располагающими манерами барина и сибарита. Перекатывая в пухлых пальцах нераспечатанную сигару, он ласково улыбнулся Алене и заговорил неторопливым задушевным тенорком:
— Я многократно предупреждал о необходимости двух составов на все центральные роли, особенно в тех спектаклях, которые идут как премьерные и пользуются таким успехом, как «Бесприданница» и «Укрощение…». Алена, дорогая, вы уже морщите лобик, и я предвижу все ваши возражения. Но бывают ситуации в любом производстве (а театр — специфическое, особенное, но тоже производство, и никуда от этого не денешься), так вот… бывают ситуации, когда нежелательное становится насущным. Дай Бог скорейшего выздоровления Катюше — обещаю, что театр немедленно подключит лучших врачей, если возникнет необходимость, — но ввод на ее роли в теперешней ситуации просто необходим. Таких коммерчески выгодных гастролей, как в Японию, нам давно никто не предлагал. Да и потом… Алена Владимировна, в театре без работы много талантливых молодых актрис… На днях уже вывесили распределение «Двенадцатой ночи» Шекспира. Воробьева опять в одном составе, да еще и на две главные роли. Я убежден, что вы придумали чрезвычайно интересное, дерзкое, как всегда, режиссерское решение. Виолу и Себастьяна только средствами кинематографа могла играть одна актриса, и я заранее трепещу перед появлением чего-то грандиозно неожиданного и яркого. Но… опять тысяча «но»…
— Знаете, Валентин Глебович, — взорвалась вдруг завлит Галя Бурьянова, — ей-богу, странно слушать ваши рассуждения. Вы всю жизнь в театре и вдруг отказываетесь понимать, что такая актриса, как Воробьева, — товар штучный, извините за грубое сравнение. Одна ее пластика… эти ее неправдоподобно длинные руки и ноги, которыми она от природы владеет не так, как все… Да что я про пластику! Ее актерская природа предполагает драматизм такой глубины и непредсказуемости, что даже у матерых театроведов дух захватывает. Она на сцене существует таким образом, что вспоминаешь невольно слова Достоевского о том, что слишком широк человек, хотелось бы сузить. Он имел в виду человека в жизни, а Екатерина умудряется со сцены транслировать на каком-то подсознательном уровне такую бездонность и непознаваемость души… И ведь такая в ней, смотришь, вроде бы порочность сидит, а то вдруг озаряется светом… до святости…
Пожарский добродушно рассмеялся:
— Ну, пошла-поехала… Уж эти мне теоретики! Я, Галчонок, против таланта Воробьевой ничего не имею — более того, самый большой ее поклонник. Еще покойному Перегудову всегда советовал обратить на нее внимание — уж больно хороша она была в «Двух кленах», не Баба Яга, а объедение какое-то… Теперь к насущным делам и поконкретней. Инга Ковалева назначена вторым составом в «Столичной штучке». С этим, думаю, вопрос решен? Что скажете, Алена Владимировна?
Алена задумчиво протерла шейным платочком стекла очков и прогудела низким, неприятным голосом:
— Будем пробовать. Пока что о полноценной замене речь идти не может.
Головы всех присутствующих, как по команде, выполнили равнение налево, где сидела Инга. Актриса залилась ярким румянцем и, закусив до боли нижнюю губу, низко опустила голову.
— Валентин Глебович, машина свободна? — сменила тему Малышка. — Я навещу Катю, она в больнице наотрез отказалась оставаться, ее под расписку отпустили домой. Световую репетицию пройдете без меня. Через полчаса художница принесет эскизы костюмов для «Двенадцатой ночи» — пусть подождет. Проводите ее в мой кабинет…
Во дворе театра Алену догнал взволнованный Севка.
— Ты хочешь поехать со мной? Без тебя на световой репетиции не обойтись, — предупредила Алена.
Домовой отрицательно мотнул головой. В его всегда блестящих глазах появилось тусклое, тоскливое выражение. Он выглядел несчастной собакой, потерявшей своего хозяина.
— Алена Владимировна, сейчас все говорили о том, как заменить Катю в спектаклях, но никому не пришло в голову, что здесь что-то не так…
Алена остановилась, внимательно посмотрела в Севкино потерянное лицо.
— Что ты имеешь в виду, Сева? Что не так?
— Я говорил с ней по телефону. Она сказала, что на выезде из тоннеля к бордюру ее прижал какой-то джип. Катя — замечательный водитель, прошла отличную водительскую школу в Штатах — там движение покруче нашего. Она всегда за рулем предельно сконцентрирована и ездит по правилам.
Малышка озадаченно покачала головой.
— Ты считаешь, что кто-то покушался на Катину жизнь?
Севка побледнел еще больше, и Алене на миг показалось, что сейчас он лишится чувств. Она обняла его за плечи и слегка встряхнула.
— Во-первых, успокойся. Она — в порядке. Жива и практически здорова.
— Этот джип все время ехал за ней, — стоял на своем Севка. — Возможно, пока это было просто какое-то предупреждение… Но ведь и оно могло стоить ей жизни.
Волнение Домового внезапно передалось Алене. Она зябко повела плечами, но тут же взяла себя в руки.
— Я думаю, все намного проще. Ну ехал за ней какой-нибудь полуночный болван, к тому же не совсем трезвый. Увидел роскошную блондинку за рулем и решил подклеиться.
— Елена Николаевна сказала, что Катя была уже умытая на ночь. А без косметики она совсем не роскошная, — уныло возразил Севка.
Алена засмеялась, потрепала парня по взлохмаченной голове.
— В темноте этого не видно. Только длинные белые волосы. Скорее всего, Катя устала, эмоционально перенапряглась. О чем, кстати, свидетельствует ее ночной приезд в театр. Тем более живет она сейчас в детективном материале: убийства, покушения, подозрения, поиски преступника. Вот по ночам и не спится. Все, дорогой, я понеслась. Купить от тебя Кате цветы? — Малышка лукаво подмигнула Севке.
— Какая вы все-таки замечательная, Алена Владимировна… — проникновенно начал Севка, но Алена махнула рукой и села в машину. Оглянувшись, увидела одинокую долговязую фигуру посреди дворика и снова поежилась. Интуиция любящего сердца чего-то да значит…
Дверь в квартиру Кати Воробьевой открыл рослый красивый мужчина с серебристой проседью в отливающих синевой черных вьющихся волосах. На вид Алена дала ему лет сорок, но тут же, окинув наметанным профессиональным взглядом его холеные руки, безупречно облегающий атлетическую фигуру дорогой фирменный костюм и учуяв запах роскошного мужского парфюма, подумала, что, возможно, он старше, но следит за собой безупречно.
