Наконец Энджи подъехала к старому, проржавевшему почтовому ящику с надписью «Десариа».
Она свернула на изрытую колеями и размокшую под дождем грунтовку. По обеим сторонам дороги росли огромные деревья. Их кроны почти смыкались, и сквозь них можно было разглядеть только кусочки неба, а вот солнечным лучам пробраться через плотную листву не удавалось. Под разросшимися папоротниками лежал плотный ковер из опавшей хвои. Над землей стелился туман, он кое-где поднимался вверх, размывая очертания окружающих предметов.
А она совсем забыла о тумане, о том, что каждое утро осенью он появляется и то поднимается, то опускается, и тогда кажется, что сама земля дышит. В ранние часы он мог быть настолько плотным, что сквозь него невозможно было разглядеть собственные ноги. В детстве они специально ловили время, когда появлялся такой туман, и играли в нем, разгоняя его пинками.
Энджи остановила машину у дома.
Возвращение к родным пенатам оказалось таким сладостно-острым, бередящим душу, что у нее комок подступил к горлу, и ей пришлось сделать несколько глубоких вздохов. Дом, который ее отец построил своими руками, стоял на крохотной полянке и был окружен деревьями, росшими здесь еще в те времена, когда Льюис и Кларк[2] исследовали эти территории.
За долгие годы кровельная дранка, некогда рыжевато-красная, под действием солнца, ветра и дождя утратила свой первоначальный цвет и стала тускло-серебристой, теперь она практически не контрастировала с белыми наличниками.
Энджи вылезла из машины и услышала симфонию своих летних каникул: шум прибоя внизу, вой ветра в кронах. Где-то неподалеку запускали воздушного змея. Его громкое хлопанье перенесло ее в далекое детство.
«Иди сюда, принцесса. Помоги папе подстричь эти кусты…»
«Эй, Ливви, подожди! Я не умею так быстро бегать…»
«Мама, скажи Мире, чтобы она отдала мне конфету…»
Из таких моментов — забавных, горьких, обидных, радостных — и складывалась история их семьи. Энджи стояла, освещенная заходящим солнцем, окруженная деревьями, и душа ее впитывала давно забытые воспоминания. Вот у этого бревна, из-под которого пробивались безымянные растения, Томми впервые поцеловал ее… и попытался залезть ей под кофточку. Вон там, у колодца, было здорово скрываться, когда они играли в прятки. А там, в тени двух гигантских кедров, был грот, поросший папоротниками. Два года назад, летом, они с Конланом привезли сюда всех своих племянников и племянниц и устроили ночевку под открытым небом. Среди огромных папоротников они построили форт и изображали из себя пиратов. Ночью, когда все собрались у костра, они рассказывали страшные истории про привидения, жарили хлеб, а потом делали сэндвичи с шоколадом.
Тогда она еще верила, что однажды приведет сюда собственных детей…
Вздохнув, Энджи внесла в дом свой багаж. Внизу было единое пространство, включавшее кухню с желтыми, как масло, шкафами и выложенным белой плиткой прилавком, маленькую обеденную зону в углу (раньше каким-то образом им удавалось впятером уместиться за этим крохотным столом) и гостиную. У северной стены был сложен огромный камин из крупных речных камней. Перед камином стояло два мягких голубых дивана, старый журнальный столик из сосны и папино любимое кресло с потертой кожей. Телевизора в доме не было. Никогда.
«Мы общаемся», — всегда говорил папа, когда дочери жаловались.
— Эй, папа, — прошептала Энджи.
В ответ она услышала, как в окно застучал ветер.
Тук. Тук. Тук.
Такой звук издает качалка на деревянном полу в нежилой комнате…
Энджи попыталась опередить воспоминания, но они все равно оказались проворнее. Она почувствовала, что теряет контроль над собой. Ей стало казаться, что с каждым ее вздохом то время уходит прочь, удаляется от нее. Ее юность покидала ее, становясь все более недостижимой, поймать ее было так же невозможно, как воздух, которым она по ночам дышала в своей одинокой кровати.
Энджи вздохнула. Какая же она дура, если думала, что здесь все будет по-другому! С какой стати? Ведь воспоминания живут не на улицах и в городах. Они поселяются в душе, бьются вместе с сердцем. Так что она все привезла с собой, все свои утраты и душевные переживания. И она сгибается под их грузом, эта ноша отбирает у нее все силы.
Она поднялась по лестнице и прошла в бывшую спальню родителей. Естественно, кровать была не застлана, постельное белье было сложено в коробку и хранилось в кладовке, матрас покрывал слой пыли. Но Энджи это не остановило. Она прилегла на кровать и свернулась клубочком.
М-да, идея вернуться была не из лучших. Она закрыла глаза, прислушалась к шуму ветра за окном и попыталась заснуть.
На следующее утро Энджи проснулась вместе с солнцем. Уставившись в потолок, она наблюдала, как черный жирный паук плетет свою паутину.
Глаза саднило, как будто в них попал песок.
Она оплакивала свои воспоминания, и матрас наверняка промок от ее слез.
Хватит!
За последний год она раз сто принимала это решение. Сейчас она дала себе слово, что не отступит от него.
Энджи открыла чемодан, достала свои вещи и прошла в ванную. После горячего душа она снова почувствовала себя человеком. Расчесав волосы, она собрала их в хвост, надела потертые джинсы и красный свитер с воротником-хомутом и взяла с кухонного стола свою сумку. Она приготовилась выйти в город, когда ее взгляд случайно упал на окно.
За окном она увидела маму, которая; сидел а на упавшем дереве около забора. Ока с кем-то разговаривала и энергично жестикулировала — эта ее манера еще в юности приводила Энджи в замешательство. Все ясно: родственники спорят, будет от Энджи польза в ресторане или нет. После вчерашнего вечера она и сама задавалась этим вопросом.
Она знала: едва она выйдет на крыльцо, как ее оглушит похожий на рокот газонокосилки гул их голосов. Спорщики еще час будут обсуждать все за и против ее возвращения. Ее же мнение вряд ли кого-то заинтересует.
Энджи остановилась у задней двери, собираясь с духом. Изобразив на лице улыбку, она открыла дверь, вышла из дома и огляделась, ожидая увидеть толпу.
Однако во дворе не было никого, кроме мамы.
Энджи направилась к ней и села рядом на бревно.
— Мы знали, что рано или поздно ты выйдешь, — сказала мама.
— Мы?
— Твой папа и я.
Энджи вздохнула. Значит, мама продолжает разговаривать с папой. Энджи хорошо знала, что такое тоска, поэтому не могла осуждать мать за то, что та никак не отпускает от себя отца. Правда, ей все не удавалось решить для себя, стоит беспокоиться из-за этого или нет. Она накрыла ладонью руку матери. Кожа была рыхлой и мягкой.
