— Но это жульничество. Вы должны отправить ту же запись еще раз.
— Это какая-то неразбериха. — Удивительно, что она сделала это. — Я позвонила в комитет и объяснила, что нам нужна перезапись. Они были не против. — Она смотрит на меня.
Я отворачиваюсь и закусываю щеку, чтобы успокоиться.
Отец Мэдоу вертит ручки на деке, делая вид, что занят.
— Мэдоу говорит, что вы отдаете Бет ее соло.
Он многозначительно смотрит на Терри. Она слабеет. Этот мужчина знает, как использовать свою власть. Он продает автомобили. Тысячи автомобилей. Терри сглатывает и пролистывает нотную тетрадь.
— Мэдоу была слишком больна, чтобы петь в этот четверг.
— Больна? — Отец Мэдоу смотрит на свою жену.
Та посильнее заворачивается в меховой воротник, обернутый вокруг шеи.
— Мэдоу не была больна. Вы заставили ее выступать, когда она не была готова. — У нее целый шкаф меховых накидок дома. Она носит их на наши концерты.
Терри продолжает. Могу сказать, что она изучила её от и до.
— Бет заменила ее. Девочки думают, что мы должны записать обеих солисток, прослушать записи и проголосовать, какую запись отправить.
А это выход, Терри. Умно. Как они смогут возразить теперь?
Мать Мэдоу смотрит на меня.
— Бет может быть первой. Дорогой, — обращается она к мужу, — тебе лучше остаться.
Могу сказать, что нет ни одного шанса на то, что всемогущий отец Мэдоу захочет потратить свою субботу на утомительное время звукозаписи, особенно на пение Мэдоу, но он готов повиноваться.
— Я помогу вам разобраться с оборудованием. — Он театрально улыбается Терри. — Старое хобби.
Я представляю музыкальную установку, которая есть у них дома, и улыбаюсь себе. Спорим, Мэдоу поет в караоке.
Около половины девятого утра лавки заполнены. Я разогреваюсь и растираю шею. Все расслаблены и энергичны. Кажется будто это вечеринка. Время записи обычно волнительно, но не в этот раз. Шепот пробегает по комнате. Кажется, никто не в состоянии держать свой инструмент. Терри видит это. По обыкновению она встревожена, смотрит на каждую девочку, которая создает нежелательный шум.
Все девочки хотят видеть, что будет делать мама Мэдоу, когда услышит мое пение. Сара думает, что та сбежит вместе со своей чековой книжкой. Девочка впереди меня говорит: «Никаких шансов. Она такая злобная. Она скажет, что Мэдоу лучше».
Терри просит внимания. Тишина. Она делает знак отцу Мэдоу начинать запись. Я должна нервничать, но свирепое желание во мне не оставляет места для бабочек. Я выпрямляюсь, чтобы сделать полный вдох диафрагмой и закрыть глаза. Пианино вступает. К тому времени, как пианист делает знак, я снова становлюсь той одинокой рабыней, молящей Господа забрать ее в лучшее место. Хор присоединяется ко мне. Музыка растет и извивается. Я теряюсь в ней. Никакого микрофона. Никаких звукозаписывающих устройств, ловящих каждый оттенок и тон моего голоса. Нет Мэдоу, сидящей на хоровых сиденьях со своей мамой, которая смотрит с ошеломленным выражением на лице. Я телепортируюсь, теряюсь в словах и трагедии, тихом героизме, которое они описывают. Я и есть эта музыка. Торжество растет, подходит к своей кульминации и здесь только я. Мой голос наполнен эмоциями, освященный песней, которую я пою:
Поворачиваюсь спиной к мутным водам,
Больше не смотрю на другой берег.
Боже, как я далеко от другого берега.
Моё лицо снова мокрое. Я не знаю, когда я начала плакать.
Тишина. Никто не дышит. Все глаза смотрят на поднятые руки Терри. Она кивает отцу Мэдоу. Он жмет кнопку, и все кончено. Отличная попытка.
Для первого раза.
Этого больше никогда не произойдет.
Наши глаза направлены на Мэдоу и ее маму. Они шепчутся. Мы все еще молчим. Мама Мэдоу встает. Задерживается. Вот надвигается циклон. Женщина печально трясет своей головой с идеально уложенными волосами и помогает Мэдоу встать на ноги.
— Говорила тебе, что они могут поссориться, — шепчет Сара. — Скажи новым нарядам до свидания.
Я легко пихаю ее локтем, чтобы заткнуть.
Мама Мэдоу ведет ее к постаменту, где священник читает проповеди. Мы все провожаем их взглядом. Лицо Мэдоу сосредоточено, губы превратились в тонкую полоску.
— Я очень хочу поехать в Швейцарию. — Мэдоу облизывает накрашенные блеском губы. Она смотрит на меня. — Мы отправимся туда с этим. — Мэдоу переводит взгляд на мать. — Мама сказала, что это здорово. Я не должна петь это соло.
Ошеломленная тишина.
Она не может сдаться. Не так легко. Я думала, что она разозлится, когда поймет, что потеряла свое право голоса. Но она хочет остаться и позволить мне спеть. Я совершенно ничего не понимаю.
— Что? — Мэдоу пробегает глазами по комнате. — Вы думаете это легко быть обязанной петь соло все время? Вы думаете, что мне хочется испытывать давление? — Она пожимает плечами. — Позволю сделать это ей для разнообразия.
Ад кромешный дубль три.
Хорошо, что мы не записываемся еще раз с Мэдоу, потому что ни у кого нет сил петь после всего этого крика. Терри раздает большую сумку желтых медовых леденцов для горла, и мы садимся и слушаем запись по новой.
Я никогда не слушала себя так до этого момента. По спине пробегает холодок. Этот богатый, прекрасный звук, возвышающийся над хором — я? Это не кажется реальным. Мы посылаем запись в международный соревновательный комитет. Я. Мы посылаем туда меня. Я потеряна в фантазии. Я пою на сцене в свете прожекторов.
Могу ли это быть я?
Микрофон в моей руке.
Лампочки сияют,
Люди кричат, когда я солирую.
Могу ли это быть я?
Воспринимаю сцену как золотую мечту.
Настоящая принцесса,
Предмет гордости точно как в сказках.
Я могу… Разве это я?
После прослушивания записанной песни я избегаю Мэдоу. Она самоустранилась лучшим образом, так как я и мечтать не могла. Может быть, она говорит правду? Если бы у меня был ее голос, я бы тоже не желала петь соло. У нее уши также как и у всех нас. Ей позволено хотеть поездки в Швейцарию независимо от того, чего это будет стоить, как и всем нам.
Её мама — другое дело. Она нависает сзади, страстно шепча своему мужу, пока он сматывает шнуры микрофонов.
— Итак, девочки. — Терри игнорирует злобную женщину, стоящую в конце комнаты. — Если мы хотим подготовить наше выступление к мировой сцене, нам нужно проделать много работы. Увидимся во вторник.
