Барбара открыла было рот, но ничего не сказала. Уильям ждал. Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
– Как скажешь, тан и будет.
– Вот эту назовем Фрэнсис. Ту, у которой носик побольше.
– У них еще и носов-то настоящих нет. Элизабет та, которая старше. С Фрэнсис мне было гораздо сложнее, я думала, что…
Тут приоткрылась дверь, и в нее просунула голову медсестра.
– Бутылочки готовы, – сказала она.
Уильям непроизвольно подумал о черных бутылках с крепким пивом, янтарных бутылках с сидром и зеленых с джином.
Барбара пояснила:
– Я их не кормлю. Я хочу сказать, – она показала на оборки нейлоновой ночной сорочки, – я не кормлю их сама, я отказалась.
– Все ясно, – сказал Уильям, никогда прежде не задумывавшийся над вопросом о том, как кормят новорожденных.
– И еще…
– Да?
– Как только я встану с кровати, я сразу поеду в Лондон в клинику Мэри Стоунс. Чтобы предотвратить всякую возможность снова забеременеть.
Близнецы оказались трудными детьми, с постоянными коликами в кишечнике и повышенной возбудимостью. Ночью Уильям и Барбара вставали к детям по очереди, а днем приходила дочь учителя физкультуры, готовившаяся к поступлению в медицинский колледж. Тогда Барбара имела возможность соснуть пару часов.
Так прошел целый год. Уильям уже забыл, что такое нормальная жизнь, жизнь, в которой человек не засыпает на ходу и не ходит с пустой головой от недосыпания, в которой разговоры с женой не сводятся лишь к тому, сколько унций прибавила Фрэнсис и как часто болеет Элизабет. Он не обижался на деспотизм близнецов, он просто принимал это как данное, как раньше принимал раннюю смерть родителей и женитьбу на Барбаре. Но иногда он все же думал про себя, что собирающиеся завести детей супруги не имеют ни малейшего понятия о том, что их ждет впереди, иначе бы никто на свете, даже человек с минимальным воображением, никогда бы на это не решился.
Через пятнадцать месяцев все изменилось. Близняшки из крошечных болезненных плакс превратились в чудесных, здоровых, начинающих ходить детей с неуемной энергией. Они рано пошли, рано заговорили и рано проявили интерес к книгам. Барбара, которая смотрела на них с таким же выражением лица, с каким красила кухню и разбирала присланные по почте счета, начала демонстрировать что-то похожее на гордость за малышек. Она вдруг начала отстранять Уильяма от слишком активного участия в жизни дочерей, хотя в течение первого года сама на этом настаивала. Уильям действовал так же решительно, как и в ситуации с именами, отвергая эти ее попытки.
– Я купал их с самого рождения и буду продолжать это делать. Я, как и раньше, буду продолжать кормить их, гулять с ними, читать им, мешать им совать палки в глаза собакам и не разрешать грубить твоей матери.
– Ты бы лучше занялся карьерой, – заметила Барбара.
– Ты хочешь сказать, что мне уже пора стать завучем?
– Тебе уже двадцать восемь лет. Сейчас в таком возрасте уже нередко становятся и директорами школ.
– Я не хочу быть директором. Я не хочу управлять, я хочу учить. И я хочу, чтобы у меня оставалось достаточно времени для собственных дочерей.
Когда близняшкам исполнилось по четыре года, Барбара и Уильям основательно поругались. Барбара, предпочитавшая частные дошкольные заведения, хотела, чтобы Лиззи и Фрэнсис пошли в детский садик в Ленгуорте, которым заведовала жена завуча из школы ее отца.
Уильям сопротивлялся и мнению жены, и мнению ее родителей. Ведомый ощущением того, что слепое следование условностям разрушит их с Барбарой жизнь, он объявил, что его дочери будут посещать местный муниципальный детский сад. Разразился ужасный скандал. Он длился несколько дней. Фрэнсис и Лиззи, чье мнение никто не собирался спрашивать, слушали, что творилось за пределами их спальни, ничего не понимая, посасывая большие пальцы и держась за разные концы одного одеяла.
В конце концов был достигнут компромисс: близняшки будут ходить в детский сад Мойры Кронуэл в течение двух лет, а затем – в местную начальную школу. После этого, заявил Уильям, они, когда им исполнится одиннадцать лет, будут учиться в средней государственной школе в Бате.
– Через мой труп! – закричала Барбара. – Это должен быть по крайней мере Челтенхемский женский колледж или же, на худой конец, школа при Уайкомбском аббатстве. Ни на что другое я не согласна!
Близнецы сосали пальцы и слушали. Единственная школа, какую они видели до сих пор, была та, где преподавал их отец, – с холодными коридорами, грубыми мальчишками и пронзительными звонками. Девочек там не было вообще.
Когда настало время реально решать вопрос со средней школой, все получилось почти целиком так, как того хотел Уильям. И все оттого, что в семье случилось нечто из ряда вон выходящее. Близняшкам исполнилось десять, и Фрэнсис стала очень непослушной. Причем озорство ее было не обычное, а какое-то недетское, с которым было трудно справиться. И тут Барбара вдруг исчезла. Все произошло очень неожиданно. Казалось, еще минуту назад она поправляла чехлы у кресел, повелительным тоном отдавала указания в телефонную трубку, смотрела на тебя, как коршун на кролика, чтобы ты не засунул вновь шпинат в стоявшую на кухонном столе вазу с цветами… А в следующее мгновение ее уже не было, она вдруг исчезла, будто испарилась. И сделала это так же аккуратно, как делала все по дому, не оставив следов своего ухода, равно как и каких-либо огрехов по хозяйству. Лиззи и Фрэнсис были настолько поражены, что даже не могли плакать.
Уильям сказал, что она уехала в Марокко.
– А где это Марокко?
Он достал атлас мира, разложил его на полу, и девочки, встав на колени, склонились рядом с ним над нартой.
– Вот. Это Марокко. А это Марракеш. Мама уехала в Марракеш. Я думаю, в долгий отпуск.
– А почему она уехала? Барбара как-то сказала Уильяму:
– Я начинаю выдыхаться. У меня такое впечатление, что на мне смирительная рубашка. Мне уже сорок. Если я сейчас не вырвусь отсюда, то мне это уже никогда не удастся, и тогда я окончательно сломаюсь.
Уильям тогда спросил:
– Ты хочешь сказать, что решила присоединиться к хиппи?
Он посмотрел на Барбару. На дворе стояла ранняя осень, и она была одета в вельветовую юбку, блузку с отложным воротником и отнюдь не молодежного фасона жакет салатового цвета.
– Да, – ответила Барбара. Дочерям же он сказал:
– Я думаю, она уехала потому, что чересчур долго сдерживалась и хорошо себя вела. Может, сказалось то, что она была дочерью директора школы. Она уехала, чтобы немного подурачиться и тем самым сбросить усталость.
– Тебе это не нравится? – спросила Фрэнсис.
