— Осторожно, нож!
Гард отбрасывает его от себя под кровать, они смотрят друг на друга, повисает абсолютная тишина, они лежат вплотную друг к другу.
Дышат. Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Гард осторожно вытаскивает из-под нее руку и ложится на бок лицом к Луке. Смотрит в ее большие темные глаза. От нее пахнет вишневыми леденцами.
— Лука.
Ей нравится, как он произносит ее имя.
— Спасибо, что ты выскочила на дорогу передо мной, — говорит он.
Глаза у него синие, с металлическим отливом, как лакировка на американских автомобилях 60-х годов. Лука думает, что таких не бывает. Не может быть у человека таких синих глаз. Она ощущает их взгляд где-то глубоко, глубоко в животе. Будто эти его глаза держат и не отпускают. Она думает о голубых лагунах, как на открытках с видами Гавайских островов.
В кармане Гарда звонит телефон. Он вздрагивает, перекатывается на спину и смотрит на потолок. Но не берет трубку. Телефон все звонит. Дзынь. Дзынь. После каждого звонка пауза. Вдох, надежда. Надежда, что он замолкнет. Надежда, что Гард не примет звонок. Лука лежит не шевелясь. Затаив дыхание. Телефон продолжает дребезжать. Гард раздраженно встает и выходит в коридор. Ей в лицо ударяет оставшаяся после него тишина.
Лука смотрит на дверь, закрывшуюся за Гардом. Она чувствует, как бьется в груди сердце. Если оно будет так биться, ему там не хватит места. Как если бы его плотно упаковали в пластиковую пленку и засунули в морозилку под все остальное, что там лежит.
Гард возвращается довольно не скоро.
— Ну что, понравится ей, как ты думаешь?
Гард пробует встать на матрас. Как ни в чем не бывало.
— Кому?
— Ну, кому, матери твоей. Ты ее давно не видела?
Лука возвращается к действительности.
— С тех пор, как переехала сюда. Пять месяцев. Но я вообще-то собиралась отдать ей диван. А сама буду спать на матрасе. Ей ведь сорок два года. Немолодая уже.
Гард кивает.
— Да уж, совсем не молодая.
— Я такой старой никогда не буду.
Гард изумленно смотрит на нее. Она продолжает:
— Подумать только, чем можно заниматься, когда тебе сорок два года? Не могу себе представить, что я смогу жить после того, как мне стукнет тридцатник.
Сердце Гарда пропускает удар. Он садится на диван. Упирается локтями в колени. Смотрит на нее. Опять так же неотрывно. Она неуверенно спрашивает:
— Тебе кажется, я чокнутая?
Она задерживает дыхание. Ей страшно. Страшно, что она сказала слишком много. Страшно, что отпугнула его.
Он качает головой.
— Нет. Я как раз тоже так думаю.
— В смысле как?
— Я и не знал, что еще кто-то может так думать. Я как-то рассказал про это Горшку. Он тогда сказал, что я полный идиот и должен прекратить болтать всякую чушь. Так что я и прекратил. Но я все равно так думаю. Я все время об этом думаю. А все считают, что я очень веселый. Это очень утомляет.
Какое-то время они молчат. Лука поворачивается к Гарду.
— А сколько тебе лет? — спрашивает она.
— Девятнадцать. А тебе?
— Семнадцать.
— Тогда нам остается лет по десять, так?
Гард смотрит на нее с печальной улыбкой.
Лука кивает.
— Да это целая вечность. Что нам делать еще целых десять лет?
Он смотрит вниз, в пол. Шепчет:
— Я уже так устал.
8
Лука не в состоянии усидеть в общежитии.
Вдохновения нет как нет, а в школу ей не надо. Воскресный вечер, школа закрыта, да к тому же с загипсованной рукой она не сможет вылезти в окно. Она шагает по улице; проходя мимо фабрики, замедляет шаг. Слабо ей зайти туда?
Открывший дверь Гард удивленно смотрит на нее. Волосы у него торчат дыбом вокруг головы. Черт. Не стоило ей заходить сюда.
— Сорри. Я просто... не важно.
Она разворачивается. Бросается вниз по лестнице.
— Лука! Иди сюда. Просто я вчера очень поздно лег. Как раз собирался вставать.
Она поворачивает назад, не хочет упустить своего шанса.
— Хочешь, я сварю тебе кофе?
— Ты для этого пришла? — спрашивает он.
— Именно.
Он пропускает ее в комнату. Она мельком бросает взгляд на кровать. Там только одна подушка и одно одеяло. Никаких резиночек для волос. Она страшно рада. Ну, просто ужасно рада.
— Я вообще-то испекла пирог, но когда я сюда шла, на меня напала огромная собачища и сожрала его. Вместе с формой и с пакетом.
— Ах, так, повезло мне, что у меня самого есть кое-что вкусное.
Гард сует голову в холодильник и извлекает оттуда блюдо с остатками торта. Относит его назад в кровать и сам накрывается одеялом.
— Ну, вари свой кофе и тащи его сюда. Еще слишком рано приниматься за дела.
— Ага. Времени-то всего десять вечера.
Он смотрит на нее, пока она снимает куртку.
— И что ты хочешь этим сказать?
Гард кивком показывает на футболку Луки. На ней изображена девушка с приставленным к виску пистолетом. Голова девушки разлетелась на куски, а из того места, где должен быть мозг, вылетает сонмище бабочек. Масса розовых бабочек, возносящихся к небу.
— Ты это себе так представляешь? — снова спрашивает Гард.
— Чего?
— Я про твою футболку. Такие футболки не носят просто так, ты же хочешь этим что-то сказать.
— А, ты про это. Да нет, ничего я не хотела сказать.
Лука включает кофеварку. Подходит к кровати и залезает под одеяло, ногами к ногам Гарда.
— Но что-то ты все же хотела этим сказать? — спрашивает он.
Он ест торт прямо руками. Затем протягивает блюдо ей.
— Ну конечно.
— А что именно?
— А ты как думаешь?
— Ну... я начинаю сомневаться в том, что тебе действительно хочется быть здесь, в этой жизни. Вот что.
Лука ничего не говорит.
— Так? — Гард ждет ответа.
— Часто оно только мешает. Ограничивает. Тело, имею я в виду.
Гард хмурит брови:
— То есть, как это ограничивает? Это ведь благодаря ему ты можешь сейчас быть здесь вместе со мной.
Лука смотрит в сторону:
— Это оно удерживает меня на земле, когда мне больше всего хотелось бы улететь далеко-далеко отсюда.
Тут Гард понимает, что она имеет в виду. Он думает о трейлерах, о том ощущении полета, которое возникает у него, когда он обгоняет их на шоссе. Но он не хочет сдаваться просто так.
— А как же тогда глаза. Как без них? Чтобы видеть, нужны глаза. Для тебя ведь это так важно.
Довольно долго они молчат. Лука никогда ни с кем об этом не разговаривала. Никто ни разу не отреагировал на ее футболку. Вообще на нее никто не обращал никакого внимания. Никому не приходило в голову, что, нося эту футболку, она хочет этим что-то сказать. Или, может, просто никто не осмеливался спросить. Потому что боялся услышать ответ. Гард не побоялся спросить... И не испугался ее ответа.
