Восемнадцатилетний Чарли считал себя спортсменом-автогонщиком и уже угробил с десяток дорогих машин, которыми его родители старались компенсировать свое невнимание к единственному отпрыску. Он мстил бездушной технике за все не высказанные предкам обиды.
Лон обеспокоенно глянула на часы. Они отсутствовали уже целый час. Ей всегда было не по себе, когда Квик садился за руль. С Чарли дела обстояли еще хуже. Выпив пару рюмок, он начинал воображать, что находится в самолете. А после дюжины сигарет шоссе казалось ему взлетной полосой.
Лон повернулась к рыжему.
— Эд?
— Ну что еще?
— Дай-ка мне затянуться.
* * *
У Пегги никогда не возникало желания продать старый родительский дом. Ни замужества, ни частые переезды, ни поездки за границу не заставили ее забыть эти места и уволить живущих тут с незапамятных времен двух старых слуг.
В этом «холостяцком приюте», как она его называла, время, казалось, остановилось. Здесь Пегги всегда было восемнадцать лет, ее ждал университет, корпуса которого виднелись из окна. Сюда в любую минуту мог зайти за ней прекрасный принц.
Пять часов — время чаепития.
Минута в минуту появилась Эмили с подносом. Пегги окинула его быстрым взглядом. Все как обычно: ложка белковой икры в фарфоровой вазочке, несколько тостов, варенье из лепестков роз, чашка крепкого кофе и бутылочка «Дом Периньон» вот уже три дня как начатая — свои деньги она никогда попусту не тратила, хотя легко транжирила чужие.
Но сегодня она так нервничала, что решила поесть поплотнее и приказала дополнительно подать бифштекс по-татарски и бутылку красного «помероля». К черту диету! Бывают минуты, когда забываешь обо всем. Еще полчаса терзаний — и станет известно, как и когда она получит свои деньги.
Прошел уже год, как Пегги спешно покинула остров Калленберга. Их брак не был зарегистрирован, и, следовательно, не состоялся. Значит, все идет как надо: соблюдены поставленные Греком условия и она получит наследство! Сегодня, восьмого сентября, ей должен позвонить нотариус Миллер!
Долгие месяцы Пегги никак не могла решить, как она должна воспринять это якобы неожиданное для нее сообщение — с деланным безразличием, неприятным удивлением или достойной, без подобострастия признательностью. Без конца комбинируя существительные и прилагательные так, чтобы они улеглись как можно лучше, — лучше для нее, разумеется, — она остановилась на словах «достойная» и «признательность».
Готовая к бою, Пегги уже с десяти утра была на ногах и ждала благословенного звонка буквально не отходя от телефона и мысленно проклиная тех, кто беспокоил ее в этот день. Только раз она отвлеклась, пытаясь во время завтрака дозвониться до своих детей. Их было трое: Майкл, Чарлен и Кристофер.
Как всегда, никто из них не находился там, где ему следовало быть. Дети уже давно жили своей жизнью и сами, в общем-то, решали собственные проблемы, что позволяло и Пегги жить так, как ей хочется. Пока они были маленькие, ее обязанности по воспитанию выполняли многочисленные няни. А она? Она была слишком женщиной, чтобы стать заботливой матерью.
Днем у нее состоялся долгий разговор с Нат. В сотый раз они говорили об одном и том же и пообещали друг другу, как только все уладится, закатить грандиозный «холостяцкий» пир. Но было уже 17.17, а мерзавец нотариус все не звонил. Что же делать? Через каких-нибудь 10–12 минут закроется его контора. Позвонить бы Нат, спросить совета, но нельзя занимать телефон. Пегги резко отодвинула поднос. И тут появилась Эмили с бифштексом.
— Что это у вас? — Холодный взгляд Пегги, брошенный на блюдо, не сулил ничего хорошего.
— Бифштекс, мадам.
— Кто его заказал?
— Вы, мадам.
— Я? Бифштекс в такую минуту? Вы сошли с ума! Унесите немедленно, от одного его вида меня тошнит.
— Слушаюсь, мадам.
Эмили послушно удалилась. Она уже давно привыкла не возражать. Ей ведь и платили именно за то, что она всегда была не права. Но хозяйка могла снова потребовать этот злополучный бифштекс дня через три или еще больше. Холодильник в доме был забит едой с различным сроком давности. Все рекорды побила оставшаяся от праздничного обеда баранья нога, наличие которой Пегги проверяла тридцать восемь дней подряд!
До закрытия конторы оставалось восемь минут. Почему же не звонит Миллер? Тогда она сняла трубку и решительно набрала его номер. Ждать не пришлось: Пегги было достаточно назвать свое имя, чтобы ее тут же соединили с нотариусом.
— Говорит Пегги Сатрапулос. Мне необходимо срочно встретиться с вами.
На другом конце провода на какую-то секунду воцарилась тишина. Потом извиняющийся голос Миллера попросил отложить встречу на восемь дней. Дела, не терпящие отлагательства, вынуждают его выехать сию же минуту.
И она будет столько ждать из-за фокусов этого кретина?!
— Нет-нет. Мы должны увидеться сегодня. И немедленно!
Уверенная, что скоро получит огромное состояние, Пегги наделала долгов гораздо больше, чем обычно.
Эти пятьдесят миллионов долларов нужны ей сейчас, сию минуту!
А прохвост Миллер, наверное, положил их под проценты на свой счет: пятьдесят миллионов долларов под семнадцать процентов. Сократ же, как помнилось Пегги, требовал не больше десяти процентов. Следовательно, разницу в три с половиной миллиона долларов адвокатишка положил себе в карман. Недурно!
— Не возражайте, господин Миллер. Я буду у вас через двадцать минут.
Нотариус, сбитый с толку, ответил, что откладывает свою поездку и готов принять госпожу Сатрапулос.
Надела она, как и подобает вдове, строгий костюм, накинула на плечи черную шубку из норки, а выходя, везде погасила свет — незачем ради Эмили и Муди жечь электричество. Теперь оставалось бросить последний взгляд в зеркало и нажать кнопку личного лифта. Через час она будет богатой и свободной. Такой, какой еще никогда не была.
* * *
По всем характеристикам Чарли был, как говорится, обыкновенным парнем: среднего роста, среднего здоровья и среднего ума. Чрезмерными были лишь его богатство и самомнение. Но ему хватало такта не подчеркивать этого перед приятелями-бродягами, целыми ночами бренчавшими на гитарах в его доме. Втайне он завидовал тому напускному безразличию, с каким они обжирались за его счет, поглощая икру и дорогую водку, удивлялся их умению складно болтать о левых, правых, о Маркузе, об освобождении масс и диктатуре пролетариата. По его смутным догадкам, они тоже завидовали ему: только их бедностью можно объяснить все эти жаркие дискуссии.
Деньги отца не в счет, их к талантам не отнесешь. Просто они есть — и все. А вот чем по-настоящему Чарли гордился — это собственным умением водить спортивные автомобили. Он украдкой посмотрел на Квика. Тот был невозмутим, словно сидел в курилке библиотеки, хотя стрелка спидометра колебалась между 180 и 200. И это за сто метров до поворота! Когда «порше» сильно заносило на виражах, Чарли чувствовал, как лоб у него от страха покрывается испариной, и злился на себя за то, что испугался сам в тот момент, когда собирался нагнать страху на другого. А Квик лениво развалился рядом и был спокоен, как мешок картошки. Он вроде и не понимал, что они рискуют жизнью.
