— Да. Приволок меня сюда, против воли!
— Ммм, — подступаю еще на шаг ближе, смотрю сверху вниз, заставляя ее отступать, пятиться пока не упирается спиной в стену, — мне надо было оставить тебя в клубе, Ёжик? С тем хлыщом, который тебя накачал и уже стягивал штаны, когда я появился?
Она снова вспыхивает. Взгляд смущенный и одновременно возмущённый. Она меня ненавидит. Несмотря на то, что спас — ненавидит. Эмоции как на ладони, хлещут, обжигая своей откровенностью, вызывая странную потребность собрать их, присвоить.
— А может, у тебя программа на вечер такая была? Подставиться первому попавшемуся уроду, проблеваться в общественном сортире, а потом спать где‑нибудь посреди хлама?
Вскидывает на меня яростный взгляд. Рыжая, а глаза темные, почти черные. Странное сочетание. Цепляет.
— Если так, то можешь быть спокойна. Большую часть выполнила — и проблевалась и спала без задних ног.
Глаза округляются и в них замирает невысказанный вопрос.
— Обдолбанные девки меня не заводят. С этим не ко мне. Думаю, проблем с поиском кобелей не испытываешь?
Рыжая возмущённо хватает воздух ртом, а потом цедит сквозь зубы:
— Я вообще‑то еще девственница.
Я смотрю на худые, подтянутые ноги, на мою футболку едва прикрывающую стройные бедра и снова чувствую такой прилив, что в паху все сводит.
На хрена мне эта информация? Какое мне дело до того, девственница она или нет? Вообще похер.
Снова возвращаюсь взглядом к ее ногам.
Да ну на фиг? Какая девственница? Пиздеж. Наглый и беспросветный. Не понятно только для чего.
— Мои соболезнования, Ёжик, — цинично насмехаюсь в ответ на ее липовое признание.
— Хватит меня так назвать! Какой я тебе ежик?
Я только жму плечами. Пояснять ничего не собираюсь. Пусть думает, что хочет.
Она тем временем пытается перескочить на другую тему:
— Раз такой благородный… мог бы отдать мне диван, а сам лечь… на пол.
Обалдеть. Она еще и с претензиями.
— Не мог. Это мой дом и мой диван.
— Как же гостеприимство? — пытается ерничать.
— Не ко мне.
Я не поддаюсь на ее провокации и не позволяю вывести себя на эмоции. Смотрю все так же холодно, равнодушно, прекрасно зная, что ничто не отразится на моем лице. Ледяная маска, через которую этой дурочке не пробиться. И она это понимает. Чувствует, что ее мартышкины ужимки и шумное, по подростковому необоснованное возмущение никого не интересует и недовольно замолкает. Смотрит все так же с вызовом, дышит тяжело. И снова сквозь футболку я вижу ее напрягшиеся соски.
Черт…
— Где мои вещи? Я хочу уйти! Или может нельзя?
На долю секунды хочется сказать, что сжег ее тряпки, но держусь. Нет желания выслушивать дешевые истерики.
— Никто не держит. Твое барахло сохнет в ванной.
Она хочет уйти, но я стою поперек дороги, поэтому ей приходится по стеночке меня обходить. При этом она так старается ненароком меня не задеть, что даже не дышит в этот момент.
Чудная. И это мягко сказано.
Оказавшись от меня на расстоянии вытянутой руки, она бросается прочь. Я только вижу, как мелькают ее маленькие розовые пятки.
Мне кто‑нибудь может объяснить, как вообще это безобразие оказалось в моей квартире? Что это за приступ добродетели я вчера словил? Идиот.
Выхожу следом за ней в коридор и жду, когда эта ведьма соберется. Пора ее выпроваживать из моего дома. Она меня напрягает. Какой‑то резонанс в груди на каждый ее взгляд, каждое слово.
Из ванной доносится какая‑то возня и ругань, потом дверь распахивается, громко бахнув по стене, и на пороге появляется моя ночная гостья. Наспех одетая и такая возмущенная, что чуть ли не жаром пышет.
— Ты! — яростно тычет пальцем в мою сторону пальцем, — ты!
Я подпираю плечом стену и исподлобья смотрю на эту чуму:
— тебе не кажется, что у тебя проблемы с формулировкой мыслей.
Она пропускает мою фразу мимо ушей и выпаливает на одном дыхании.
— Я поняла, почему ты называешь меня Ёжиком!
— Умница.
— Ты видел мое белье!
— Я тебе больше скажу… я его снимал.
Мне нравится, как эта коза краснеет. Нравится выбивать ее из состояния равновесия. Это какая‑то странная игра, смысла которой я пока не понимаю.
— Мне не нравится это прозвище!
— Переживешь. Раз я не знаю твоего имени, то буду называть, как захочу.
Она шипит, как маленькая злая кошка, но все равно не признается. Вместо этого идет к двери.
— Куда собралась?
— Ухожу! Или нельзя?
— Скатертью дорога.
Наблюдаю за тем, как она путается со шнурками на кедах. Мой взгляд ее явно нервирует. Тоненькие пальчики подрагивают от возмущения и каждое ее движение — как маленький взрыв.
Наконец, с обувью покончено. Рыжая выпрямляется, водит взглядом по сторонам, явно что‑то выискивая, а потом недовольно выдает:
— Где моя сумка?
— В душе не ведаю. Когда я тебя забирал не было никакой сумки, — и опережая следующую ее реплику, добавляю, — и нет. Я не собирался бегать по клубу и искать твое барахло.
Смотрю на нее и давлюсь странной смесью эмоций. Мне хочется, чтобы она поскорее свалила, злюсь оттого, что мерзавка не называет свое имя, испытываю дикую потребность приструнить, поставить на место, и еще внутри ворочается что‑то чему я не могу дать определения.
Она бросается к двери, будто за ней черти гонятся.
— Стоять!
Этот ее топ, сползающий на одно плечо и белый лифчик, светящий сквозь дырки, просто бьют по глазам. Бесит, что в таком виде будет расхаживать по улице.
— Еще чего!
Огненные всполохи в ее глазах выводят из себя. В ней все не так! Неправильно. Шумная, невоспитанная, наглая. Неблагодарная!
— Я сказал стоять, — цежу так холодно, что у самого зубы сводит. Достаю из кармана телефон: — Адрес называй.
— Ленина, восемнадцать.
— Нормальный адрес! — хочу отправить эту нахалку домой.
— Мне нужно в клуб! — топорщится она, — я сумку там забыла.
Боюсь, ее сумку прихватил уже кто‑нибудь из той пьяной толпы, что бесновалась вчера на танцполе.
— Забей.
— Ты что! Там же телефон, — испуганно выдает она, — если потеряю, мама меня прибьет. Она наверняка мне звонила! А я не ответила! Ты представляешь, что мне дома будет?
Не представляю и представлять не хочу. Но меня, если честно, сразила паника, звенящая в ее словах. Рыжая беда боится мамы? Чего‑то я в этой жизни не понимаю.
Наверное, именно поэтому и уступаю.
— Хорошо, в клуб так клуб.
Недовольно поджав губы, наблюдает за тем, как я вызываю такси.
— Я верну деньги, — с вызовом смотрит на меня, — с процентами, если захочешь.
Медленно скольжу взглядом от тонких щиколоток и наверх, задерживаясь на прорехах на джинсах, на голом пупке, на белье просвечивающим сквозь топик.
— Боюсь, мои проценты тебе не по карману. Лучше одежды нормальной купи.
В ответ на обидные слова, она снова подбирается. Резко отворачивается и я снова слышу кошачье шипение:
— Зато я…
— Все. Мне не интересно. На выход, — я сам распахиваю перед ней дверь.
Рыжая награждает меня прощальным возмущенным взглядом, гордо задирает свой хорошенький носик и с видом оскорбленной королевы выходит за порог.
Ведьма!
Спровадив рыжую нечисть, я вызываю такси уже для самого себя и еду домой. Надо переодеться, взять документы и на пару часов заехать в офис. Очередная встреча с поставщиками — то, что нужно, чтобы выкинуть из головы эту странную ночь.
К сожалению, я тоже могу ошибаться. Ни фига встреча не помогла. И из головы ничего не выветривается, хоть ты тресни. Наоборот, только хуже становится с каждым мигом.
Представитель старается изо всех сил, расписывает мне перспективы и выгоды сотрудничества, а я его даже не слышу. Щелкаю ручкой, смотрю в одну точку и гоняю в голове возмущенные слова рыжей.
Я вообще‑то девственница.
И что с того? Вот лично для меня какая разница девственница она или нет?
Никакой!
