— Но…, — по-быстрому подбираю челюсть и пытаюсь прояснить ситуацию: нет у нас никакого прошлого.
— Не волнуйтесь, деточка! — лихо прерывает меня главврач. — Рано или поздно молодой человек всё вспомнит.
— Мы раньше пересекались? — наступает очередь блондина без спроса влезать в разговор. Но просто перебить Шестакова парню мало! Он снова начинает меня разглядывать, как редкий музейный экспонат.
— Нет! — спешу с ответом, но тут же добавляю: — Точнее, да! Я…
Моя дурацкая привычка говорить правду вносит в ситуацию еще большую неразбериху.
— Аннушка, как выяснилось, знает про вас всё! – да что это за больничная традиция перебивать. Шестаков лукаво улыбается и, подойдя к парню, хлопает того по плечу. – Вы, оказывается, никакой ни голубчик, а самый что ни на есть сокол.
Красавчик хмурится, абсолютно ничего не понимая, и встревоженно переводит взгляд с доктора на меня и обратно.
— Ты знаешь, кто я? — опасливо спрашивает парень, с какой-то отчаянной надеждой в голубых глазах подаваясь вперёд.
— Да, — получается как-то неуверенно.
— И? — выдыхает он, едва справляясь с волнением. — Кто я?
— Тебя зовут Илья. Соколов, — под монотонные кивки Шестакова осторожно сообщаю, что знаю.
— Соколов, — блондин перекатывает на языке своё имя и фамилию и, схватившись за лоб, начинает неистово его тереть.
— Ни хрена! — рычит он. — Никаких ассоциаций. Ничего.
— Не всё сразу, Илюша! — пытается успокоить своего пациента доктор и, глядя на меня, вращает ладонью, чтобы я продолжала.
— Этим летом ты поступил к нам в педагогический, правда, на учёбе так и не появился.
— В педагогический? Я? — и снова сталкиваюсь с пристальным взглядом парня. Непонимающим. Неверящим. Несогласным. Но до безумия завораживающим.
— Да, — сглотнув киваю. — На филфак.
— Это шутка? — пропуская непокорные пряди пшеничных волос сквозь пальцы, Илья скидывает с себя пухлую ладонь Шестакова и грациозной походкой с повадками дикой кошки подбирается ко мне вплотную.
Теряюсь. Задыхаюсь от близости. Но всё же мотаю головой: нет.
— Посмотри на меня, девочка! — Соколов проводит руками вдоль рельефного тела, акцентируя моё растерянное внимание на своей татуировке. — Какой из меня филолог? А?
Да я и сама вижу, что никакой, но факты — вещь упрямая.
— Вот! — с напускной уверенностью протягиваю парню его же личное дело. — Я понимаю, у тебя амнезия. Но это же ты?
Блондин подходит ближе и, выхватив папку, начинает жадно изучать документы.
— Соколов Илья Семёнович, 18 лет, родился в деревне Дряхлово. Окончил среднюю поселковую школу с золотой медалью. Победитель районного конкурса талантов в номинации «Лучший баянист».
Не дочитав парень с размаху захлопывает папку, а в палате воцаряется гробовая тишина. Я, кажется, не дышу. Смотрю, как играют желваки на красивом, не по-мальчишески мужском лице и боюсь представить, что происходит в его голове в эту секунду. Шестаков тоже молчит. Внимательно наблюдает за пациентом и кивает своим каким-то мыслям. Соколов — ну он же Соколов, правда? — тяжело дышит и бессмысленно смотрит в одну точку, а потом внезапно начинает сотрясаться в очередном приступе смеха.
— Я еще и баянист?
— Илья! — впервые называю его по имени, но то пока слишком чужое для парня. Он меня не слышит. Впрочем, навряд ли он сейчас вообще способен кого-нибудь услышать.
— Ботан-филолог-баянист из Дряхлова?
— Да, — внутри всё сжимается от щемящей грусти и непомерной жалости: мало того, что парень ничего не помнит, ещё и правда оказалась ему не по душе.
— Есть что-то ещё? — сквозь смех, доносится его разочарованный грубоватый голос. — Ну давай удиви меня! Может, я чемпион по сбору картошки? Или лучший исполнитель частушек? А, может, моя корова даёт больше всех молока? Ну, пуговица, чего молчишь? Разрешаю меня добить!
— Илья, возьмите себя в руки! — безрезультатно подаёт голос главврач, а мне жаль, что парень сам не дочитал своё дело до конца, тогда, быть может, так сильно не веселился бы.
— Из родных у тебя только бабушка, но она осталась в деревне, а ты переехал в город и сейчас живёшь в студенческом общежитии. Точнее, в конце августа заселился и сразу пропал.
Мне кажется, или больничные стены дрожат в такт гомерическим содроганиям парня? Впрочем, его дикий, необузданный хохот смолкает так же внезапно, как и начался.
— Скажи, что это дебильный розыгрыш! — отшвырнув папку в сторону, Илья пристально смотрит мне в глаза. В его небесно-голубых искрится надежда и немая мольба. В моих — сожаление. — Тогда неудивительно, что я забыл свою жизнь.
Четыре пропущенных от Артура и от него же тонна ворчливых смайликов в мессенджере — я и забыла, что Царёв ждет меня на парковке. Едва не спотыкаюсь, несусь вниз по лестнице и, благодарно кивнув санитарке, спасшей меня от провала, выбегаю на улицу. И вроде должна радоваться — миссия студкома выполнена, но в глазах стоят слёзы, мутной пеленой искажая обзор. Казалось бы, чужой человек — чужая судьба, какое мне до всего этого дело. На то пошло, у меня своих проблем выше крыши: отца снова уволили с работы, Артур дуется второй день, что предпочла задание студкома его трепетным чувствам, да и по учёбе с первых дней полнейший завал. Но нет же! Растроганная неприкрытой беспомощностью этого обворожительного здоровяка-блондина, думаю только о нем.
— Ну наконец-то! — выдыхает Артур и, не дождавшись, пока я пристегнусь, заводит мотор своего серебристого седана, подаренного ему отцом на двадцатилетие. — Нашла ущербного?
— Кого? — растерянно переспрашиваю, не зная, куда деть руки и спрятать мокрый от слёз взгляд.
— Кого-кого! — бурчит Царёв, выруливая на проспект Мира. — Соколова, разумеется.
— Нашла, — ладони зажимаю между коленками и отворачиваюсь к окну.
— Ань, мне из тебя каждое слово клещами тянуть? — ерепенится Артур. — Тебя три часа не было. Думаю, я заслужил чуть больше конкретики.
— Соколов лежит в отделении токсикологии. В ту ночь, когда мы нашли Илью, его сильно отравили и ограбили. Ни денег, ни документов, но самое страшное – он потерял память. Представляешь?
— Да ну, гонишь!
— Я серьёзно, Артур. Он всё понимает, различает предметы, может читать, наизусть помнит даты из истории, но понятия не имеет, кем является сам. Ни лиц, ни событий — ничего!
— Ого! Я думал, такое только в кино бывает.
— Артур, это так страшно!
— Что именно?
— Однажды проснуться и полностью потерять себя.
— Забей, Анька! Ты его нашла, и дело с концом! Остальное – не твоя забота. Есть врачи, полиция, друзья, родные… Короче, не бери в голову.
— Угу, — не хочу спорить и снова разочароваться в Царёве. В конце концов, каждый имеет право на свою точку зрения. — Артур, давай через универ проедем.
— Зачем?
— Сразу отчитаюсь перед студкомом.
— А на завтра это ответственное мероприятие, — на мгновение выпустив руль, Арту рисует в воздухе воображаемые кавычки, — отложить нельзя?
— Но …
— Ань! — шипит Царёв. — Мне это уже осточертело! У тебя есть время на все: на непонятный студком, жертву отравления Соколова, вечно депрессирующего отца — только не на меня! Твой деревенский подопечный в хороших руках! Подождёт! А у нас по плану роллы, не забыла? Или тоже память отшибло?
— Помню, — покорно киваю, продолжая смотреть в окно, и решаю умолчать, что дала слово Илье первое время быть рядом и помочь ему освоится в старой новой жизни. Артур не поймёт: взбеленится, снова начнёт нудить и ещё, чего доброго, заставит отказаться. — Роллы так роллы!
Глава 6. Кеды, тазик и пельмени.
Фил.
— Со-ко-лов, – уже минут десять разглядываю себя в зеркале, примеряя звучную фамилию к своей смазливой роже, и жду, когда что-нибудь щёлкнет в опустевшем мозге. — Ни-че-го!
— Разговариваем сами с собой, Илюша? — Как всегда, не вовремя в палату забегает Шестаков с кипой бумаг. — А я выписывать вас собрался. Видимо, рановатенько.
