— Куда выписывать? — отталкиваюсь от одинокой раковины и подхожу к окну. Там, за стенами больницы, меня никто не ждёт. Даже бабка и та, сославшись на уборку картошки, отказалась приехать. Мол, немаленький, справлюсь сам.
— Сокол мой, не раскисайте! — поправив на носу очки, доктор усаживается на стул и раскладывает на столе мою историю болезни. Толстенную историю, надо сказать. — Поверьте, на свободе вам будет гораздо лучше. Либо могу перевести вас в психиатрическое отделение. Полежите там, а то в токсикологии делать вам больше нечего.
— В психушку? — прыскаю со смеху, но тут же беру себя в руки. Ещё не хватало, чтобы толстяк приписал мне какое-нибудь расстройство.
— Вот и я, соколик, полагаю, что лучше на волю. Верно?
— Верно, — обречённо киваю и растерянно смотрю за окно, совершенно не представляя, куда мне идти?
— Тогда собирайтесь, Илюша. Аннушку я уже обрадовал. Она обещала привезти ваши вещи и помочь добраться до дома, ну или где вы там живете.
— Аннушку, — повторяю задумчиво, мыслями уносясь в пустоту.
Эта девочка с огромными глазами и копной русых волос единственная, кому до меня есть дело. Уже больше недели она прибегает в больницу после учёбы и делится со мной новостями. Находит время и силы, чтобы помочь мне восстановить документы. Взваливает на свои плечи общение с участковым. И даже в минувшие выходные вместе с ним доехала до Дряхлова, чтобы заручиться словами бабки касательно моей личности. На моей тумбочке теперь тоже лежат апельсины, а приёмные часы перестали быть пустым звуком.
— Вот и ладненько! — Шестаков звучно хлопает по столу моей выпиской и потирает пухлые ладони. — Вот и в вашем, соколик, непростом случае могу поставить галочку. Долгие прощания терпеть не могу, поэтому давайте, больше к нам не попадайте.
Шумно выдохнув, доктор поднимается на ноги и спешит прочь. Успеваю крикнуть в спину «спасибо» и снова устремляю взгляд к окну: вариантов нет – жду Аню.
* * *
— Вот я не понимаю, честно, — уступив место молодой мамочке с карапузом на руках, мы с Румянцевой устраиваемся в самом хвосте Икаруса. — Почему ты помнишь, что борщ — это борщ, что ботинок бывает левым и правым, а, например, сколько стоит проезд в автобусе, забыл?
— Не знаю, — пожимаю плечами и как баран на новые ворота продолжаю смотреть на кондуктора, собирающего с пассажиров плату за проезд: это же можно рехнуться обилечивать так каждого.
— Кстати, о ботинках, – носом киваю к странного вида кедам цвета детской неожиданности, что красуются на моих ногах. — Это точно мои?
— Если в прошлом ты не промышлял кражей чужой обуви, то да, — чеканит пуговица, сияя глазками, как драгоценными кристаллами.— Я их взяла из твоей комнаты в общаге. Кстати!
Отпустив поручень, Аня скидывает с плеча рюкзак и начинает что-то усердно искать.
— Это не то, это тоже, — бурчит себе под нос, плавно покачиваясь в такт движению автобуса, пока я, как настоящий трус, двумя руками цепляюсь за всё, что только можно, лишь бы устоять. Бред! Как вообще люди ездят стоя? И почему мне всё это в диковинку? Неужели я настолько пропитан деревенской жизнью, что боюсь общественного транспорта, как огня?
— Вот! — ликует Румянцева, протягивая связку ключей, и награждает меня обворожительной улыбкой. Немного наивной, но такой искренней и чистой, что зависаю и отпускаю поручень. Хочу, как Аня, быть смелым и ловким.
— Это от твоей комнаты. Держи! — напоминает о себе пуговица, не понимая, что я сейчас целиком и полностью сосредоточен на удержании равновесия. Она смеётся. Ну конечно! Потом берёт меня за руку, вкладывает ключи и сжимает мою ладонь в кулак. — Так-то лучше!
— Да! Намного! — срывается с губ. Правда, думаю я совсем не о ключах.
— Илья, а что с кедами не так? — щебечет Румянцева и вновь хватается за поручень, оставляя меня одиноко болтаться возле задних дверей.
— Они мне велики.
— Сильно?
— Размера на два.
— Странно, — Аня забавно сдвигает брови, пытаясь придумать объяснение.
— Наверно, всё же не мои, — помогаю с ответом.
— Твои, Илья, твои! — со стопроцентной уверенностью заявляет девчонка. — Просто другого размера не было в магазине, а искал ты именно такие.
— Такие? — нет, я, конечно, смирился с деревенским прошлым и дипломом лучшего баяниста, но, чёрт побери, что было с моим вкусом? Мало того что на мне джинсы, облегающие ноги ничуть не хуже капроновых колготок, футболка с идиотской надписью «Аbibas», и ветровка, насквозь пропахшая печкой, так ещё и кеды непонятного оттенка я оттяпал в магазине последние. Пижон, ё-моё.
— Не нравятся, да? — с наигранным сочувствием смотрит на меня Аня, а сама еле сдерживает рвущийся на свободу смех. Та ещё ехидна!
— Нет! – бурчу недовольно и даже не падаю, когда автобус заходит в поворот.
— Мне, честно говоря, тоже, — признаётся Румянцева, сморщив аккуратный носик. — Но другой обуви я в твоей комнате не нашла. Ты бы, Илюш, за поручень взялся, а то мало ли.
— Не упаду — не переживай! — получается как-то грубо и самоуверенно.
— Как знаешь, — на девичьих щеках тут же проступает лёгкий румянец. Немного растерянно Аня отворачивается к окну и молчит. Чувствую себя не в своей тарелке: что мне стоило перевести всё в шутку, а не срываться на единственном человеке, протянувшим мне руку помощи.
— Я знаю, как было на самом деле, — продолжая удерживать равновесие, делаю шаткий шаг навстречу. — Мне их купила бабушка.
— Бабушка?
Получилось! На губах Ани улыбка, а в глазах — интерес.
— Ага! На вырост.
Полупустой автобус моментально наполняется звонким смехом.
— А вот и не на вырост, — хихикает Румянцева, наплевав на недовольно-осуждающие взгляды других пассажиров. — А чтобы ты носочки шерстяные пододевал.
Стоит представить эту картину, как невольно и сам начинаю сотрясаться от смеха и забываю взяться за поручень, когда автобус резко тормозит на светофоре.
— Ой! — только и успевает пискнуть Аня, волею судьбы прижатая моим телом к пыльному окну.
— Прости! — шепчу, губами утопая в мягком шёлке русых волос. Понимаю, что должен отойти, ещё раз извиниться, но с головой пропадаю в лёгком, едва уловимом аромате, исходящем от девчонки. Сладкий жасмин переплетается с почти невесомой терпкостью мимозы и рождает поистине магическое послевкусие.
— Соколов, сделай шаг назад! — приводит в чувство пуговица и отчаянно упирается ладошками в мою грудь.
— Прости! — бубню невнятно и тут же нахожу предлог не отходить: — Мне кажется, я что-то вспомнил.
— Наша остановка, — смущённо бормочет девушка и юрко высвобождается из-под моего веса. — Илья, идём!
Меня, немного растерянного, Аня берёт за руку и тащит за собой. Чёрт, как все же неудобны эти автобусы: мало того что постоянно трясёт, какие-то чужие и незнакомые люди так и норовят ткнуть локтем побольнее, так ещё и выйти из этого ада нужно успеть, а не то ржавые двери ногу откусят или шею передавят. Брр!
— Так что ты там вспомнил, Илья? – не выпуская моей руки, Аня ведёт за собой по узкому тротуару с двух сторон украшенному кустами ярко-красного шиповника.
— Неважно, — бурчу под нос, на ходу отрывая пару ягод. Если честно, очень не хочу вдаваться в подробности. Да и что я Ане скажу? Что её волосы такие же мягкие и нежные, как у кого? Непонятной девушки из моего прошлого, которую даже вспомнить не могу? Да и была ли она — эта девушка? Так одни эфемерные образы на грани ощущений. Ну на фиг! И так кажусь себе жалким и убогим в этих кедах. Лишний повод для смеха над собой давать точно не стоит.
— В твоём случае важна каждая мелочь! Рассказывай! — не унимается егоза и, заметив, что тащу шиповник в рот, возмущённо бьёт по рукам.
— Фу! Илья, он же грязный! — морщит носик, а я радуюсь, что сработало: внимание Пуговицы смещено.
Анька напоминает сейчас электрический чайник, готовый вот-вот закипеть: также пыхтит и хмурится.
— Привык в своей деревне всё с грядок немытым жевать, – возмущённо взмахивает руками. Смешная! — Здесь так нельзя!
