счастью, когда соска снова попадает в рот, малыш замолкает и начинает усердно есть дальше, а я поднимаю взгляд на Булата и глядя на каменное выражение его лица понимаю, что это конец. Как бы я не сопротивлялась, он все равно заберет у меня своего сына.
– Асад? – спрашивает бывший муж, словно не верит своим ушам.
– Разве не так ты назвал своего сына? – спрашиваю с вызовом. Как ни странно, но испуг малыша немного привел меня в чувство и восстановил самообладание.
– Я пока никак его не назвал. Не успел, – рассеянно бормочет Булат, внимательно разглядывая мальчика, словно впервые его видит.
– И что это значит? – недоумеваю я.
Но Тагиров игнорирует мой вопрос.
– Покорми его и одень потеплее, Вита. Вещи нам не нужны, у него все есть. Можешь отдать нуждающимся. Твои расходы я возмещу. Мы уйдем, как только он закончит ест.
– Нет! Не забирай его, Булат! – умоляю его, снова плача. – Пожалуйста, я не могу… Я же без него не смогу, понимаешь?
– Перестань, Вита! – раздраженно рявкает он. – Ты к нему привыкла, но это скоро пройдет. А как родишь своих детей, так и вовсе забудешь. Он был у тебя всего два месяца, а не несколько лет. Это не твой ребенок. Ты знала, что я за ним приду.
– Я уже считаю его своим, Булат! Ты ведь не пришел, ты исчез! Не на несколько дней, как обещал, а на два месяца!
– Это не имеет значения. У этого ребенка есть родители, которые нуждаются в нем, Вита, и твои истерики ничего не изменят. Не заставляй меня применять силу и просто делай, как я прошу.
Реальность бьет меня наотмашь. Не понимаю, что со мной происходит, почему я так сорвалась, но мое поведение неадекватно – это факт. Он ведь прав. Это не мой ребенок. Асад мне не принадлежит и я не имею никаких прав на него. Зачем я унижаюсь? Почему умоляю о чем-то этого бесчувственного гада? Мои мольбы никогда на него не действовали.
– Выйди, Булат, – говорю все еще дрожащим голосом.
– Нет.
– Выйди. Дай мне хотя бы попрощаться с ним наедине.
Наши взгляды скрещиваются и я вижу в его глазах ту бескомпромиссность, которую всегда ненавидела, но Тагиров, внезапно, уступает. Первым отводит глаза и отрывисто кивает в согласии.
– Хорошо. Только без глупостей.
– Я не умею летать, так что вряд ли сбегу с ним в окно, – говорю грубо, раздраженная тем, что предстала перед ним в роли какой-то неразумной истерички.
Мужчина молча выходит, и я остаюсь один на один с малышом, которого мне предстоит навсегда потерять.
«Не думай об этом! Потом. Попрощайся с ним так, чтобы не жалеть после» – мысленно говорю себе, пытаясь бороться со слезами.
Мой львенок доедает и я поднимаю его вертикально, чтобы он срыгнул, изучая, как под микроскопом, каждую черточку его прекрасного личика. Поверить не могу, что это конец. Я совершила ошибку. Мне не нужно было любить этого мальчика, лишь заботиться о нем, но я привязалась. Он подарил мне настоящую радость, не поддельную, впервые за очень долгое время. Практически исцелил от боли, что съедала мое сердце. Теперь она вернется в двойном размере и я не знаю, как это переживу.
– Ну вот и все, малыш, – шепчу, улыбаясь ему в последний раз сквозь слезы. – Наверное, мы с тобой никогда больше не увидимся. Я надеюсь, что ты будешь счастлив, Асад.
Он смотрит на меня доверчивым взглядом и улыбается, чему научился совсем недавно, и это разбивает мне сердце. Я громко всхлипываю, прежде чем задушить в себе этот горький плач, а потом целую его маленькое личико и ручки и принимаюсь одевать в теплый слип, прежде чем еще раз расцеловать и отнести в гостиную, где ждет его отец.
Стоп! А отец ли? Булат ни разу ведь не подтвердил это прямо.
– Это твой сын, Булат? – спрашиваю я, как только мы снова оказываемся лицом к лицу.
– Да, – отвечает он без тени сомнения.
– Тогда почему ты не дал ему имя?
– Потому что меня не было дома, когда он родился, – нехотя отвечает он. – Я принес его тебе в тот же день, когда вернулся, не успел даже толком его рассмотреть, не то, что назвать. Это все. Как я сказал ранее, я не могу ответить на твои вопросы, так что бесполезно спрашивать почему я сделал то, что сделал, и какая опасность нам грозила. Главное – сейчас все устаканилось. Он будет в безопасности дома, со своей матерью.
Сердце ухает куда-то вниз от последних слов, потому что я не хочу думать о его жене и матери Асада. Для меня ее не существует. Не хочу давать ей имя и внешность, я рада, что эта информация так и осталась сокрыта от меня и я никогда не расспрашивала о ней Булата.
– Я ненавижу тебя так, как только можно ненавидеть человека, Тагиров, – говорю ему, глядя прямо в глаза. – Надеюсь ты сгниешь в аду, потому что там тебе самое место! Забудь о моем существовании и никогда не появляйся перед моими глазами снова, потому что видит Бог, я тебя и убить могу, так сильно ненавижу тебя!
В этот момент я верю в свои слова, потому что даже один его вид, такой самоуверенный и непогрешимый, бесит меня так, что хочется расцарапать ему все лицо.
– Я учту твои пожелания, – бесстрастно отвечает этот козел. – Отдай ребенка.
Я смотрю на рыжика еще раз, не в силах наглядеться и каждый раз говоря себе, что это последний взгляд, и осторожно передаю в не слишком умелые руки Тагирова. Даже от запаха такого знакомого парфюма, когда мы оказываемся слишком близко, я начинаю лишь сильнее злиться и быстро отхожу, не в силах смотреть, как он направляется к выходу, унося того, кто стал моим смыслом за какие-то короткие несколько недель.
– Увидимся, Вита, – уже на пороге говорит мне Булат, но, прежде чем я успеваю осознать, что это не прощание, за ним уже хлопает входная дверь.
– Ах ты урод, никогда мы с тобой больше не увидимся! – кричу в закрытую дверь, прежде чем меня пробирают рыдания.
Я оседаю на пол и вою, свернувшись калачиком, потому что жизнь невыносима. Он снова вернул меня в то состояние, из которого я пыталась вырваться последние два года. Снова сделал это со мной – сначала осчастливил, а потом разрушил до основания.
Я плачу и плачу, не замечая, как день сменяется сумерками, а потом наступает ночь. Только физиологические потребности моего тела заставляют меня встать, чтобы
