грозит. Он знал Элвиса и любил его, ему даже в голову никогда не приходило, что этот большой, грациозный и красивый зверь может стать для него лично источником опасности.
А затем отец обернулся, увидел сына один на один с тигром — и просто без раздумий ринулся вперед, вряд ли соображая, что он в принципе делает, но желая только одного: отвлечь зверя от ребенка. Элвис подмял отца под себя, повалил на манеж и вцепился зубами ему в плечо… И вот тут Макар наконец испугался. До смерти испугался! И закричал так жутко, так отчаянно, что его услышал, кажется, весь цирк. Макару казалось, что Элвис сейчас сожрет папу — и, захлебываясь слезами, он кинулся отцу на помощь. Крепко вцепившись пальчиками в шерсть, он упорно пытался оттащить огромного тигра… Разумеется, силы были слишком неравны, едва ли Элвис в принципе обратил внимание на эту досадную помеху. К счастью, на крик Макара быстро сбежались люди. Кто-то схватил палку, кто-то хлыст… А спустя несколько мгновений примчался и дрессировщик с пистолетом. Разбушевавшегося Элвиса удалось оттащить от несчастного и загнать обратно в клетку, а отца увезли на скорой в институт Склифосовского.
Было неслыханным везением, что Элвис не прокусил отцу сонную артерию. Его жизни ничего не угрожало, но пришлось наложить более восьмидесяти швов. В суматохе и панике, мотаясь из цирка в больницу и обратно, мать даже не сразу обратила внимание на то, что сын стал заикаться. Она заметила это лишь спустя неделю…
Начался новый забег по врачам, на этот раз по логопедам и неврологам. Те уверяли, что невротическое заикание — не самый безнадежный случай, есть все шансы, что оно бесследно пройдет. Правда, мальчику рекомендовали регулярные занятия логопедической ритмикой, но у вечно занятых родителей не было времени водить туда Макара. Честно говоря, он и сам не особо стремился, сходив раз-другой на занятия и быстро заскучав. К счастью, логофобия [5] у него не развилась. Макар не боялся разговаривать и общаться, да и заикался он не всегда одинаково сильно — иногда мог тараторить вообще без запинки. Заикание усугублялось только в моменты сильного волнения и тревоги, эмоционального перевозбуждения или нервного напряжения.
Все это время Элвис, словно чувствуя свою вину, безвылазно сидел в клетке и тосковал. От репетиций его отстранили на неопределенный срок, и загрустивший зверь начал отказываться от еды, худея и слабея на глазах. Он как будто понимал, что в те дни решалась его дальнейшая судьба… Наконец выписавшийся из больницы и вполне окрепший отец настоял на том, что ему нужно повидать Элвиса, хотя мать крутила пальцем у виска и уговаривала этого не делать. Позже свидетели клялись, что когда отец подошел к клетке, Элвис пополз ему навстречу буквально на брюхе и виновато заскулил, а наблюдавший за этой сценой дрессировщик даже пустил слезу. Правдой это было или всего лишь очередной цирковой легендой, которые в великом множестве рождались в закулисье, теперь уже никто и не помнил. Неоспоримым фактом было лишь одно: в конце концов Элвиса решили не наказывать и вернуть на манеж с его номером. А отец вскоре тоже возобновил свои тренировки и выступления под куполом цирка.
В общем, происшествие обошлось практически без последствий — если не считать заикания Макара. Но он вскоре привык не обращать на это внимания, совершенно не стесняясь своего небольшого дефекта речи. Возможно, будь он среднестатистическим ребенком, дело кончилось бы множеством комплексов и неуверенностью в себе. Но цирковые дети… о, это был целый отдельный социум! Редкий случай, чтобы они были зажатыми, молчаливыми или закомплексованными. Видимо, характер определялся образом жизни: дети цирковых артистов моментально социально адаптировались, отличаясь раскованностью и жизнерадостностью, поскольку с младенчества видели слишком много и объездили с гастролями не только всю страну, но и полмира. Макар с родителями успел побывать в Европе, Африке, Японии, Китае и даже Австралии; цирк работал во всех республиках бывшего Союза. Когда тут было стесняться и комплексовать?!
Именно поэтому, пойдя в первый класс и очутившись среди обычных, нормальных детей, Макар был несказанно поражен тем обстоятельством, что одноклассники при первой же встрече зло высмеяли его заикание. И дальше — в каждой новой школе и новом коллективе — он всякий раз искренне недоумевал: ну как так можно?! Это же надо быть отбитым на всю голову, чтобы смеяться над чьим-либо недостатком! Он вообще не понимал насмешек над внешностью, особенностями физического развития… и именно поэтому было ужасно неприятно наблюдать за тем, как легко и походя одноклассники обзывают друг друга жирными, очкастыми, ушастыми, косыми, хромыми и так далее.
Но, несмотря на насмешки, с противоположным полом у Макара никогда не было проблем. Он очень нравился девочкам, и не последнюю роль в этом играла его выразительная внешность: серо-карие глаза, обрамленные пушистыми длинными ресницами, густые русые волосы, трогательные веснушки на носу, чувственные губы… Правда, здесь он тоже отдавал предпочтение своим подругам из цирка, а не девчонкам со стороны. Поцеловался он впервые в тринадцать лет, а первый сексуальный опыт случился в шестнадцать — с акробаткой Ингой, которая была на год его старше и охотно взяла на себя роль «любовного гуру». После этого Макар еще немного повстречался с Лизой — дочкой и ассистенткой иллюзиониста. Но все это было легко, ненапряжно, на кураже, в ореоле легкой романтики и полудружеского флирта. А вот то, что творилось с ним при виде Динки… это не было похоже ни на что, испытанное ранее.
Первые пару дней в школе Макар вообще не мог учиться. Честно говоря, он даже и не пытался вникать в объяснения учителей — в присутствии Динки его всякий раз словно парализовывало. Рядом с ней он безбожно тупел. Какая тут, блин, учеба, когда сидишь и видишь прямо перед собой эти волнистые волосы, шею, плечи… он с трудом сдерживался, чтобы не протянуть руку и не коснуться Динкиной спины. Слава богу, учителя его и сами не дергали, давая время привыкнуть. Динка вертела головой туда-сюда, и он исподтишка любовался ее профилем. Иногда она оборачивалась — но Макар всякий раз поспешно отводил взгляд, чтобы она не решила, будто он следит за ней. Его кидало то в жар, то в холод, щеки то и дело заливал предательский девчоночий румянец, язык отнимался в буквальном смысле — какое там заикание, он вообще ни слова не мог выговорить! А уж стоило нечаянно скользнуть взглядом по Динкиным губам или груди — и в штанах
