Отравлен своими эмоциями, как радиоактивным дождем. Он жжет и жрет плоть, выедая внутри меня черные дыры.
– И что, Дань? Что теперь?!
– Да, блядь, тебе напомнить, за что?!
– Ха! Очень надо! Жди звонка, Шатохин!
Только в ее глазах я вижу совсем не иронию. Там горит настоящий ответ: она жаждет того же, что и я.
Блядь… Блядь… Блядь…
Едва справляюсь с банальной и, должно быть, крайне жалкой радостью, рванувшей всполохами по груди. Ее невозможно продышать. Заряжает разрядами по всему телу.
– Ну, было же, Марин? Было? – воодушевленный тем, что увидел, пытаюсь продавить на настоящее признание, за которое смогу сражаться. – Или, хочешь сказать, придумала?
– Было, Дань! И что?! Было и прошло!
– Да блядь… Не бывает так, Марин!
– Тебе-то откуда знать?
Игнорирую все то презрение, что она обрушивает вкупе с этим вопросом.
– Да блядь… По себе знаю, Марин! Я теперь многое понял! Я жалею о том, что сделал тогда в баре.
Она шумно вздыхает. Задерживает на мне болезненный взгляд. А потом… Выдает вибрирующим и чрезвычайно решительным тоном:
– Твои проблемы, Дань… Вообще плевать! А у меня вот так получилось! Может, потому что любила я не только тебя… В критический момент просто сделала свой выбор.
Я закрываю глаза. Торможу дыхание. Цепенею.
Но…
Разрывают эти слова все, что только можно.
То, что успел подлатать… То, что само затянулось... То, что по счастливой случайности оставалось до сей поры невредимым… Все. Абсолютно.
Не замечаю, как Маринка убегает, оставляя меня одного. Не замечаю, когда срывается ветер. Не замечаю даже ливанувшего следом за ним дождя.
Лишь промокнув до нитки, когда тело разбивает капитальный озноб, прихожу в себя.
Распахивая глаза, с трудом удерживаю их под силой обрушивающихся прохладных потоков открытыми. Несколько раз перевожу дыхание и начинаю шагать.
Шагать не просто к дому… А в спальню Динь-Динь.
6
Я выиграю любую игру.
© Марина Чарушина
Путь со двора до спальни стоит мне неимоверных усилий. Шагаю я медленно, чтобы в том случае, если придется кого-то встретить, суметь сохранить внешнее подобие равновесия. Подобие, потому что внутри я давно сорвалась с края обрыва и лечу в пропасть.
Спазмы лишают возможности нормально дышать. Слезы застилают взгляд. Меня колотит. За ребрами расходится разбалансированный грохот. Сердце забывает о своих нормальных физиологических способностях. Плюет на то, что призвано работать на жизнь. Вырабатывает скорость, которую любой врач назвал бы смертельной.
«Я тут из-за тебя, Марин… Хочу тебя… Соскучился…», – гремит в моем взорванном сознании все громче.
Соскучился он, видите ли… Соскучился… Соскучился… Мне-то что?! Какая мне разница? У меня мир без него развалился, а он после всего приехал и, не задумываясь, выбил из последней фазы контроля.
Я его ненавижу! Ненавижу!!!
Он мудак, придурок, сволочь, ебливая скотина!
Боже… Ничего не работает… Ничего не работает, Господи!
Остервенело растираю ладонью губы. Только это ведь не уничтожает вкус Шатохина. Он уже везде. Не только на моих губах. Внутри тоже.
Мое сердце снова в решето. Все чувства наружу. А я не хочу их принимать. Не хочу!
Закрыв за собой дверь, на мгновение прижимаюсь к ней спиной. Прикрывая веки, в надежде вернуть дыхательному процессу более здоровый темп, планомерно втягиваю кислород и надолго задерживаю его в легких.
На первом же выдохе срываюсь и несусь к окну.
Осторожно сминаю край шторы и, не тая рвущей душу тоски, выглядываю во двор.
Стоит. Все еще там. На том же месте, где я его оставила. Склонив голову, принимает обрушивающийся с неба дождь.
– Дурак… – выдыхаю и всхлипываю. В груди разбухает какое-то проклятое чувство. Душит так, что попросту нет шансов справиться. И сердце разрывается. Разлетается на миллионы крошечных осколков. – Зайди в дом, Дань… Иди же в дом, дурак… Даня… Иди в дом… Пожалуйста… – кричу шепотом.
Он, конечно же, не слышит. Поэтому никак не реагирует. Так и стоит, абсолютно недвижимый.
Я не могу на это смотреть!
Бегу в ванную. Бегу от него. Бегу от себя.
Но даже там, под горячими струями воды, не в силах запретить себе думать и чувствовать. Наверное, я плачу. Скрываю это от самой себя, прячу в потоках воды. Частички разорванного сердца пульсируют по всему телу. По ощущениям, я будто разваливаюсь, хотя тело вроде как не теряет целостности.
Зачем он приехал? Зачем так скоро? Зачем все это сказал? Зачем?!
Спутал все мои мысли… Спутал все мои маршруты… Спутал все пути к счастливому будущему… Все перевернул. Взорвал мой мир!
После душа меня продолжает с той же силой трясти. Мечтая поскорее оказаться в тепле постели, быстро одеваюсь и заканчиваю необходимые гигиенические процедуры.
Откидываю покрывало, но забраться на кровать не решаюсь. Подношу к лицу подушку, принюхиваюсь и морщусь, ощутив запах Никиты.
Нет, так спать я не смогу.
Приходится сходить в бельевую и взять чистый комплект постельного. По итогу даже радуюсь этой рутинной суете. Она меня отвлекает. Удается немного успокоиться.
Первым делом заправляю одеяло и меняю наволочки. А едва расправляю над кроватью простынь, дверь в спальню открывается.
Сталкиваясь с Даней взглядом, вздрагиваю. Но по факту… Я вдруг осознаю, что совсем не удивлена его появлению. Откуда-то знала, что придет еще.
Весь мокрый. Оставляет после себя следы. Но он, конечно же, не испытывает по этому поводу никакой неловкости. Ломится прямиком ко мне. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не занять оборонительную позицию. Склоняюсь над кроватью и якобы расслабленно разглаживаю простынь.
Сердце, собрав все свои зараженные и критически травмированные частички в невообразимую бесформенную груду, со свежими силами разбивает мне грудь. Я задыхаюсь. Приходится рвано и громко хватать воздух, но вряд ли Шатохин обратит на это внимание. Ведь в данное мгновение он сам так много шума создает своим дыханием, что перекрывает даже меня.
– Ты трахалась с ним здесь? – высекает приглушенно.
Я захлебываюсь обидой и негодованием. Но не позволяю себе это демонстрировать. Выпрямляюсь только после того, как удается овладеть эмоциями.
– Конечно, Дань! – упирая руки в бока, ухмыляюсь прямо в его свирепое лицо. Он поджимает губы. Яростно стискивает челюсти. Пронзает меня пугающим, злым и расфокусированным взглядом. Но я не сдаюсь. Слишком велика моя собственная боль. – Сам ведь понимаешь, что ушли мы посреди ужина не для того, чтобы фильм смотреть.
Шатохин не отвечает.
Продолжая смотреть из-подо лба, тяжело дышит и молчит. С него натуральным образом течет. Он, должно быть, продрог до костей… А мне должно быть плевать на это! Откуда тогда это долбанутое желание: стереть с его бронзовой кожи всю эту влагу, зацеловать и согреть, пока она не восстановит свой природный жар?
Господи, спаси меня от этих мыслей! Умоляю!
– Больше не трахайся с ним, Марин. Ни с кем не трахайся.
Ничего не могу поделать, но щеки вдруг прогревает сумасшедшим смущением.
– Что? – выдыхаю инстинктивно. – Что это? Просьба или приказ, Дань?
По тону понять невозможно. Для просьбы он чересчур жесткий, а для приказа – слишком взволнованный.
– Прекращай, Марин. Остановись, сказал!
Помимо горячего чувства стыда, внутри вскипает возмущение. Выплескивая его, в очередной раз толкаю его в грудь.
– Не я это начала, Дань!
– Знаю… – шепчет, поймав и притиснув мои руки к мокрой рубашке. Я не могу смотреть ему в глаза. Столько там чувств, что пережить их невозможно. Но и отвернуться не могу. После сиплого вздоха Шатохин совсем уж странным тоном выдает нечто совершенно неожиданное: – Прости меня.
И меня снова разрывает на части.
После этого зажмуриваюсь. Морщусь. Вся сжимаюсь. Тело будто парализует, а Даня берет и прижимает к себе.
