Ознакомительная версия.
— Не из-за меня. Из-за пациента. Наша экстренная операционная приспособлена только для самых незатейливых вмешательств. Я просто боюсь оперировать там.
— Подождите до завтра. Обещаю, найду вам место прямо с утра.
— Нет, такую ответственность я на себя не возьму. До завтра больной может умереть.
— Я могу вас пустить, — вдруг просунулась в дверь круглая рожица. — Ирина Анатольевна, я стол еще не разбирала. Пусть везут, а после операции я сама все помою и запру. Ключи на вахту сдам.
Старшая болезненно поморщилась. Ясно было, что ей не хотелось создавать прецедент, но теперь ее отказ выглядел бы самодурством.
Миллер вышел в коридор.
— Спасибо вам, Таня.
— Не за что пока.
— Можно подавать больного?
Девушка смешно насупилась.
— Так, — сказала она после недолгих размышлений. — Минут через пятнадцать везите, не раньше, я пока стол протру и анестезиологам позвоню. Вы дайте мне свой номер мобильного, я вам эсэмэску пришлю, когда можно будет идти оперировать.
Он смотрел на нее во все глаза. Наверное, так бывает удивлен молодой муж, обнаружив, что жена не только великолепная кулинарка, но еще футбольная болельщица и фанатка подледной рыбалки.
— Вы хотите сказать, что сами все организуете? — недоверчиво переспросил он. — А мне останется только оперировать?
— Да, а что такого? Ведь не поп за службой, а служба за попом ходит.
Первое впечатление не обмануло. Как ни стремился Миллер убедить себя в обратном, следовало признать, что в Тане он нашел компетентную, неутомимую и веселую помощницу.
Операция длилась уже шесть часов, рабочий день давным-давно закончился, но Миллер не услышал ни одной жалобы, ни одного упрека в свой адрес. Наоборот, те немногие слова, которые Таня позволила себе сказать во время операции, действовали на него как глоток крепкого кофе. Ближе к концу, когда профессор был уже измотан и никак не мог найти источник кровотечения, он раздраженно потребовал поменять ему перчатки: эти якобы расползлись и мешают оперировать. На самом деле перчатки были как перчатки, просто Миллеру требовались хотя бы две минуты тайм-аута. Он был готов к возражениям, что перчаток и так мало и нечего менять, если не рваные, но Таня безропотно отошла с ним к большому столу и переодела.
— Любой каприз! — сказала она весело, и Миллер вдруг почувствовал прилив сил.
Да, Таня Усова оказалась редкостным бриллиантом, и он радовался, что разглядел ее раньше других и успел зарезервировать за собой.
Она всегда находилась в полной боевой готовности и превосходном расположении духа. Теперь, когда речь заходила о дополнительной операции, Миллер слышал не «О Госсссподи!», как раньше, а «Хорошо, везите». Ему не сразу удалось к этому привыкнуть.
Его операции, особенно вмешательства на позвоночнике, часто продолжались по многу часов. Сверхурочные не оплачивались и не компенсировались отгулами, предполагалось, что если профессор не успевает закончить операцию до конца рабочего дня, то он сам дурак и так ему и надо. Поэтому Миллер привык, что после трех часов дня операционная сестра начинает ныть, подгонять его и жаловаться на свою тяжелую долю. В принципе Дмитрий Дмитриевич признавал за ней это право и не одергивал, если сестра держалась в рамках приличия.
Каково же было его удивление, когда в положенное время он не услышал от Тани ни слова упрека! Он даже почувствовал себя неуютно. Чего-то не хватало, и Миллер внезапно принялся оправдываться:
— Очень сложный случай, поэтому так долго… Тут сплошные рубцы в зоне плечевого сплетения, пока нервы в них выделишь…
— Вы, главное, не волнуйтесь, — сказала Таня. — Работайте, на нас внимания не обращайте.
Профессор чуть ножницы не выронил.
Вообще-то язычок у нее был острый. Но грубоватые шутки, которые Таня иногда позволяла себе, почему-то не обижали.
Однажды Миллер ставил металлическую конструкцию при переломе позвоночника. Чертова конструкция, ничем не примечательный на вид набор железок, стоила три тысячи долларов, и профессор очень волновался, что может испортить такую дорогую вещь.
— Только бы не накосяпорить, — напряженно бубнил его ассистент Чесноков, у которого от мысли о том, какими огромными деньгами они сейчас ворочают, пропала вся обычная жизнерадостность и невозмутимость.
Миллер молча скрипел зубами, стараясь не думать, что с ним сделают родственники больного, если он неправильно прикрутит какую-нибудь гайку. Он вообще не любил синтетические конструкции. Насколько хорошо он понимал и ощущал человеческие ткани, настолько же беспомощным чувствовал себя лицом к лицу с техническим прогрессом. Поэтому он и взял в помощники Чеснокова, который в свободное время торговал на авторынке красками, имел автомобиль и считался среди женского коллектива крупным авторитетом по вбиванию гвоздей и закручиванию гаек. Хуже всего было то, что конструкция не подлежала повторной стерилизации, вскрытие упаковки до начала операции запрещалось, поэтому нельзя было заранее в спокойной обстановке изучить, как она устроена. Ознакомиться с ней удалось лишь перед самым началом операции, когда все уже надели стерильные халаты и перчатки, а Таня выложила элементы конструкции на свой столик. Изучая их, приходилось соблюдать конспиративные меры, ибо больной еще не получил наркоза и его могли насторожить восклицания вроде: «А эту хрень куда? Блин, как тут все непонятно! Вот чертова бандура!»
Но они справились! Миллер перенервничал, но конструкция поместилась как надо.
Для проверки профессор сделал интраоперационную рентгенограмму и, прежде чем ушивать рану, с законной гордостью полюбовался безупречным снимком. Конструкция встала как влитая.
— Ах, какой я молодец! Как у меня все хорошо стоит! — воскликнул Миллер и услышал в ответ:
— Рада за вас!
Таня откровенно смеялась, но профессор, вместо того чтобы отчитать ее за неуместную шутку, вдруг расхохотался сам.
Многие хирурги обращаются к операционным сестрам не по имени, а ласковыми прозвищами. Миллер никогда не нуждался в «лапочках», «детках» и «уважаемых». Обладая хорошей памятью, он знал по имени-отчеству всех сотрудников клиники.
Но вдруг обнаружил, что, называя новую сестру «Таня», неизменно думает о ней что-то вроде «солнышко мое».
Он решил, что с этим пора завязывать.
«Да, она милая и отзывчивая, но мы совершенно разные люди, — строго говорил он себе. — Она простая медсестра, к тому же много моложе меня, и этим все сказано. Допустим, я приглашу ее на свидание. О чем мы будем разговаривать? Ну сначала она расскажет о себе, потом я. Я, понятно, не скажу ей правды, и она скорее всего тоже. А потом? Обсудим сериалы? Леонардо Ди Каприо? Или без долгих предисловий ляжем в постель? Но я ее не хочу. Странно, мне хочется ее видеть, стоять с ней бок о бок на операции, но в постели я скорее всего потерплю позорное фиаско».
Ознакомительная версия.
