с большой стеной веранды.
— Когда-то ходил в изостудию Дворца пионеров и несколько раз делал стенгазеты в школе, — с готовностью сообщил Мельников. — Ну и по рисованию всегда было пять. На этом всё.
— Значит, вы будете разрисовывать стену веранды, — обрадовалась Люда. — А я займусь кораблём.
— Доверяете? — улыбнулся Михаил Леонтьевич.
"Как будто у меня есть выбор!"
— Да, доверяю, — кивнула Люда. — Я книжку на всякий случай прихватила. Вот, "Дюймовочка". Может, возьмёте оттуда какой-нибудь из сюжетов?
Мельников взял в руки книжку и начал задумчиво листать. Несколько секунд Люда стояла рядом и смотрела на его руки с длинными пальцами. Опомнившись, быстро метнулась к коробке с краской. К счастью, Мельников ничего не заметил.
Сначала они работали в молчании, но потом Люда спросила Михаила Леонтьевича о поездке, и он начал рассказывать, — долго и подробно. О заседаниях, о людях, с которыми встретился, о почётных гостях съезда, об экскурсиях на ВДНХ и на Воробьёвы горы.
Несмотря на то, что рассказ получился достаточно длинным, Люда совсем не устала слушать. Она и раньше замечала, что доклады и речи Мельникова не занудные, от них не устаёшь и не начинаешь зевать с закрытым ртом, украдкой смахивая порождённые тайной зевотой слёзы, а информация хорошо воспринимается и будто сама укладывается в голове.
А теперь оказалось, что он не только хороший оратор, но и прекрасный рассказчик. Время пролетело незаметно, и когда Люда опомнилась, выяснилось, что она уже полностью покрасила и разрисовала корабль, а Михаил Леонтьевич почти закончил расписывать стену.
Люда подошла ближе и охнула от восторга: на стене была изображена летящая ласточка, на спине у которой сидела Дюймовочка. Было понятно, что они отправились в путешествие туда, где вечное лето. Вслед им смотрели жабы из болота, мышь с поля и майские жуки, сидящие на одном из листьев дерева.
— Вот это да, Михаил Леонтьевич… — только и смогла вымолвить Люда.
— Нравится? — кажется, Мельников был очень доволен и произведённым эффектом, и реакцией Людмилы.
— Ещё бы! Теперь я уверена в том, что первое место нам обеспечено. Спасибо вам, Михаил Леонтьевич!
— На здоровье. И я очень рад, что посещение изостудии мне наконец-то пригодилось в жизни. Теперь осталось дождаться, когда пригодятся некоторые дисциплины, которые я изучал в институте. Такие, например, как научный коммунизм, истмат, диамат, история КПСС и политэкономия.
Люда невольно прыснула от смеха и огляделась по сторонам: на двух участках ещё продолжалась работа, но к счастью, те участки располагались достаточно далеко. Потом быстро посмотрела на Мельникова: они встретились глазами, переглядываясь, как пара заговорщиков.
— Что вы такое говорите, Михаил Леонтьевич? — пытаясь казаться серьёзной и строгой, спросила Люда.
Но делать хорошую мину при плохой игре было поздно: Мельников смотрел так, будто видит Люду насквозь.
— Наверно, вам как комсоргу эти науки очень нужны, — всё же сделала ещё одну попытку Люда.
— Несомненно, — как-то непонятно улыбнулся Михаил Леонтьевич. — Тогда будем считать, что архиважные дисциплины уже пригодились. Людмила Евгеньевна, мне кажется, что вот эти листья кувшинок надо сделать более выразительными.
Он указал на стену веранды.
— Поможете, пока я небо доделаю? Я видел там, в коробке, есть более тёмная зелёная краска. Вы ведь уже закончили с кораблём?
— Хорошо, — Людмила достала из коробки нужную банку, подошла к стене и принялась за работу.
Некоторое время они стояли рядом и опять работали молча, но потом Людмила вновь нарушила молчание.
— То есть, я вашего вердикта не дождусь?
— Какого вердикта? — рука Мельникова, держащая кисть, замерла.
— По поводу корабля. Всё настолько плохо? — Люда с трудом сдерживала смех, буквально рвущийся из груди.
И что её так разобрало-то? Михаил Леонтьевич хлопнул глазами.
— Простите, пожалуйста, Людмила Евгеньевна! У меня совсем мозги набекрень. Прекрасный корабль получился, честное слово!
— Михаил Леонтьевич, я пошутила, — попыталась успокоить его Люда.
— И всё равно. Прекрасный корабль.
Люда задумалась о том, почему ей удаётся так легко общаться с абсолютно чужим человеком и вообще, с мужчиной. Она никогда так весело не болтала, не переглядывалась и не пересмеивалась с мужчинами. Во всяком случае, во взрослой жизни, — точно. Возможно, в ранней юности или в детстве, — да, но это было давно и неправда.
Отец Людмилы, Евгений Савельевич, никогда не был ни слишком суровым, ни сердитым. Однако и лёгкости, непринуждённости, особого доверия в общении с ним не возникало. Он всегда был серьёзным, основательным, очень занятым человеком, — и дома, и на работе. Говорил коротко и только по делу. В редкие свободные минуты читал книги, газеты, смотрел телевизор или уходил с удочкой на реку подальше.
Евгений Савельевич до сих пор трудился, хоть ему и перевалило за шестьдесят, работал старшим мастером на обувном комбинате. А дома у родителей Люды было достаточно большое приусадебное хозяйство.
Братьев у Людмилы не было, даже двоюродных. Таня, родная сестра, старше Люды на одиннадцать лет. Очень давно, сразу после окончания училища, Таня уехала в Балаково, да так там и осталась. Вышла замуж, родила двух дочерей.
Мужа Татьяны, Ильгиза, Люда видела редко и практически не успевала составить мнение о характере зятя.
О лёгкости и непринуждённочти в отношениях с собственным мужем, Анатолием, не было даже речи. Когда он начал ухаживать за Людмилой, ей казалось, что характером он похож на Евгения Савельевича: такой же спокойный, серьёзный и основательный.
С одной стороны, так оно и было. Однако отец Люды никогда не был настолько авторитарным, не давил так всех окружающих. Да, Люда не могла себе представить то, как весело и легко болтает с отцом, доверяет ему. Однако и давления с его стороны она никогда не испытывала.
В родительской семье всё было по классике: папа — голова, а мама — шея. Сама Люда в своей семье поставить себя так и не смогла. И она, и дочка всегда находились в полной зависимости от настроения главы семейства.
Идти на открытый конфликт Люда не решалась. Во-первых, всё же побаивалась. А во-вторых, понимала, что если она выступит хотя бы один раз, злопамятный Анатолий этого не забудет никогда, и конфликт превратится в затяжной. Каково Юльке будет в такой обстановке?
Так и жила, поглубже спрятав свои чувства и мысли, и закрыв их под замок, отмалчиваясь и намного больше думая, чем говоря. Однако всё чаще ловила себя на мысли о том, что домой ей идти не хочется, ноги не несут, даже ради дочери.
Жаловаться кому-то, обсуждать свою семью Люда бы никогда не посмела. Она всегда внутренне осуждала людей, выносящих сор из избы. К тому же, в чём суть её претензий?
Муж работящий, серьёзный,
