умоляю, и я смотрю на него, придвигаясь ближе к кровати.
— Я знаю, что нам это не нужно, — шепчу я. — Но что, если я хочу?
Найл не двигается, когда я забираюсь на кровать, шелковое платье запутывается у меня на коленях. Я слегка касаюсь его ног, мои руки по обе стороны от него, и я откидываю одеяло.
— Ты хочешь, — тихо говорю я, одеяло сползает в сторону, почти настолько, чтобы я могла увидеть его член. — Позволь мне помочь.
Руки Найла сжимают одеяло в кулаки, откидывая его назад, чтобы прикрыться. Я вижу, как дергается мускул на его напряженной челюсти, когда он смотрит на меня, его голубые глаза темнеют, когда он прищуривается.
— Конечно, я, блядь, хочу, — рычит он голосом, настолько полным гнева, что это почти заставляет меня отшатнуться, и в то же время вызывает во мне трепет. — Мне, черт возьми, пришлось покинуть салон только из-за того, что я был так близко к тебе.
— О, — шепчу я, желая отвести взгляд, но не могу. Я действительно подумала, что у него разболелась голова и он хотел прилечь, мне и в голову не приходило, что он отодвигался, чтобы побороть желание прикоснуться ко мне. В то же время меня огорчает, что меня пронзает волна вожделения, чувство, что он хочет избежать желания меня, борется с пьянящим осознанием того, что я все еще так сильно влияю на него. — Я не знала.
Найл фыркает.
— Конечно, ты не знала. Ты забыла все ночи в Мексике, как ты возбуждала меня до такой степени, что я не мог этого выносить? — Одним резким, сердитым движением он отбрасывает одеяло, позволяя мне увидеть его член, все еще твердый и нетерпеливый, торчащий из расстегнутой ширинки джинсов, его эрекция ни в малейшей степени не пострадала от нашей ссоры. — Вот что ты, блядь, со мной делаешь. Я не могу быть рядом с тобой и пяти чертовых минут без того, чтобы не быть таким чертовски твердым, и мне блядь хочется прижать тебя к ближайшей поверхности, и плевать, кто еще может это увидеть.
Он сердито натягивает джинсы, засовывая эрекцию обратно в боксерские трусы.
— Но мы не можем этого делать, Изабелла, — твердо говорит он. — Это не сработает, и мы не можем продолжать откладывать неизбежное, притворяясь, что это возможно.
— Но… — Я сказала себе, что не буду протестовать, но ничего не могу с собой поделать. — Найл…
— Я не могу тебе доверять. — Его слова ровные, резкие, как пощечина, хотя я знаю, что он никогда бы не поднял на меня руку. — Что бы еще ни было между нами, это всегда будет. И я не могу любить еще одну женщину, которой не могу доверять.
Окончательность этих слов, их брутальная резкость ощущаются как ошеломляющий удар. Когда они повисают в воздухе между нами, я ничего не могу с собой поделать. Я чувствую, как мое сердце снова разбивается, тщательно разложенные кусочки снова разбиваются вдребезги, и я закрываю лицо руками, не в силах больше смотреть на Найла.
И начинаю плакать.
НАЙЛ
При виде Изабеллы в таком виде я чувствую, как будто мое сердце вырывается из груди. Между нами далеко не все нормально, но когда она закрывает лицо руками и начинает плакать, это словно удар кинжалом в мою грудь. Мне нравится думать, что я не жестокий человек, и я не хочу, чтобы ей причинили боль. Больше всего я не хочу быть тем, кто причинит ей боль. Но я не могу оставаться в браке с кем-то, кому не доверяю, и нет смысла затягивать это дальше. В конце концов, это только навредит нам обоим, и после Сирши, а теперь и Изабеллы, я не знаю, сколько еще смогу все это выносить.
Насколько я вижу, у нас нет будущего, как бы сильно я в глубине души ни желал, чтобы все было по-другому, особенно теперь, когда я знаю, что Изабелла носит моего ребенка.
— Эй. Я говорю это тихо, протягивая к ней руки, чтобы отвести их от ее лица. — Не плачь. Пожалуйста…
Изабелла смотрит на меня своими широкими темными глазами, теперь расфокусированными, из них текут слезы, и я беру ее за руки, придвигаясь ближе к ней так, что сажусь перед ней на кровать. Она открывает рот, как будто хочет что-то сказать, но это просто еще больше слез.
— Я тебя не бросаю, — твердо говорю я ей, пытаясь успокоить. — И я не пытаюсь отвергнуть тебя. Но я говорил тебе с тех пор, как мы покинули каньон, что это не может быть чем-то большим, чем то, что есть между нами, я пытаюсь уберечь тебя, а теперь пытаюсь обеспечить тебя и нашего ребенка.
— Из-за того, что я сделала. — Изабелла прикусывает губу, покрытую шрамами от того, сколько раз она жевала ее за последние дни, и я ничего не могу с собой поделать. Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее щеки, вытирая слезы большим пальцем, и ее темные глаза встречаются с моими.
Боже, я чертовски хочу ее. Я никогда не испытывал ничего подобного, и, кажется, ничто не может подавить это. Что бы я ни делал, что бы ни происходило, мое желание к ней не исчезнет. Я тоскую по ней, даже больше, чем по Сирше когда-либо, так, как никогда раньше не испытывал ни к одной женщине.
— Изабелла, пожалуйста. — Я притягиваю ее ближе к себе, в свои объятия, зная, к чему это приведет, но не в силах удержаться от того, чтобы не утешить ее. — Пожалуйста, не плачь. Я позабочусь о тебе. Никто больше не причинит тебе вреда.
Когда мои руки обнимают ее, я чувствую, как она расслабляется в моих объятиях, и меня охватывает облегчение. Звуки ее плача стихают, и я нежно касаюсь ее лица, наклоняя его так, чтобы она снова смотрела на меня, пока я вытираю ее слезы.
— Ну вот. Не нужно плакать. Все будет хорошо. — Я бормочу эти слова своим раскатистым ирландским акцентом, слыша эхо слов моей матери, которые говорила ей моя бабушка до меня. Слова, которые успокаивают, облегчают работу. В этот момент я ничего так не хочу, как успокоить Изабеллу, но когда она придвигается ближе ко мне, ее подбородок вздергивается, когда она наклоняется в мои объятия и смотрит мне в глаза, я чувствую, что желание тоже возвращается, его приливы и отливы так естественны, как будто это всегда должно было происходить.
Я не должен был целовать ее. Я знаю это без тени сомнения. Все, к чему это может привести, это к еще большей боли, затягиванию, усложнению для нас обоих. Я хотел, чтобы момент, когда мы
