Он смеется:
— На самом деле я знаю кое-кого, кто жил в чулане. Его кровать буквально раскладывалась ночью, потом он складывал ее, закрывал дверь и уходил на работу.
— Точно, — наши глаза на секунду встречаются, и мы смеемся над этой мыслью. Лондон странный.
— А потом появилась Бекки?
— Не совсем. В общем, я помогала ухаживать за своим дедушкой, а потом он умер.
— Ох, — он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его карие глаза полны нежности. — Мне жаль.
Я качаю головой и сжимаю пальцы в ладони, потому что я все еще нахожусь на той стадии, когда слезы подкрадываются неожиданно, и алкоголь не помогает с ними справиться.
— Все в порядке. Как бы то ни было, моя бабушка, бабушка Бет, решила, что хочет переехать в защищенное жилье, а я жила в их освободившейся комнате, — я улыбаюсь, как всегда, думая о ней. У каждого должна быть такая бабушка, как у меня. — А потом, когда я временно переехала обратно к матери, позвонила Бекки и спросила, не хочу ли я присоединиться к ней в доме. Моя бабушка Бет продолжала говорить мне, что я должна следовать своим мечтам и делать то, чего я действительно хочу, потому что у нас только одна жизнь, и я пыталась убедить себя, что на самом деле я была совершенно счастлива. Потом я увидела работу в «Букинисте» — потому что не могла не искать вакансии, хотя и знала, что этого никогда не случится, и я решила подать заявление, хотя у меня не было ни единого шанса, и я до сих пор не могу поверить, что мне ее дали. И… — я останавливаюсь и перевожу дыхание. Все это вылилось в огромное искаженное предложение, точно так же, как все это произошло. — В одну минуту я думала и задавалась вопросом, как я собираюсь найти место, где буду жить, и иметь дело со своей матерью, а потом…
— И вот мы здесь. Похоже это судьба, — говорит Алекс, заканчивая мои произнесенные и невысказанные предложения.
— Немного похоже, — говорю я, пытаясь обратить это в шутку. — А что насчет тебя?
— О, у меня было все. Карьера юриста на подъеме, милая, крошечная квартирка, парковочное место. Но я знал, что чего-то не хватает.
Я нарезаю лаймы на кусочки, ожидая, пока он продолжит.
— Как бы то ни было, я продолжал какое-то время, но это не давало мне покоя. Я пошел в юриспруденцию, чтобы что-то изменить, но понял, что большую часть своей жизни проведу за письменным столом, перекладывая бумаги, и это мне до смерти наскучило. И… кое-что случилось, — он замолкает на секунду, а затем говорит: — И вот я здесь.
— Значит, ты сейчас не занимаешься юриспруденцией?
Он качает головой:
— Не-а. Вот так я познакомился с Бекки — мы работали вместе. Но, в отличие от большинства других людей, она была великодушна, когда сказал ей, что ухожу. Всем нужен такой друг на своей стороне.
— Согласна, — говорю я, думая о ее настойчивости, чтобы я приехала и осталась здесь, и о смехотворно низкой арендной плате, которую она предложила. Я посмотрела на «РайтМув», чтобы узнать, сколько будет стоить аренда такого места, и чуть не упала в обморок. По сути, месячная арендная плата за дом такого размера составляла мою годовую издательскую зарплату. Когда я упомянула об этом, Бекки только фыркнула и сказала что-то о восстановлении баланса, что прозвучало подозрительно похоже на то, что сказала бы ее мать, так что, возможно, хипповские штучки все-таки немного передались ей.
— Итак, — говорю я, слегка морщась, когда немного сока лайма брызжет мне в лицо. — Чем ты сейчас занимаешься?
— Учусь на медбрата, — говорит Алекс.
— Да ладно, — я кладу нож и смотрю на него. — Это же потрясающе.
— Ага, — Алекс одаривает меня все той же кривой улыбкой и, похоже, испытывает облегчение. — Это не совсем та реакция, которую я получал, когда рассказывал об этом людям. Больше было похоже на: «О Боже, почему ты бросаешь работу, за которую платят мегабаксы, чтобы с тобой обращались как с дерьмом, работая в разваливающейся Национальной службе здравоохранения?».
Он не только великолепен, но и благороден и этичен. Он как единорог или что-то в этом роде.
— Что ж, я думаю, то, что ты делаешь — блестяще.
Алекс высыпает лаймы в шейкер для коктейлей и смотрит на меня с серьезным выражением лица:
— Спасибо, Джесс.
Я чувствую себя немного неуверенно. Как будто мы прошли здесь какой-то важный момент вместе. Как будто мы сблизились.
Я передаю ему бокал, и мы пьем наши коктейли и смотрим в окно на Ноттинг-Хилл-стрит. Он на мгновение смотрит на меня, как раз в тот момент, когда я смотрю на него.
На секунду наши глаза снова встречаются, и что-то внутри меня вызывает то шипящее ощущение, о котором я читала в книгах (о, в стольких многих книгах) и ни разу не испытывала в реальной жизни, даже за те четыре года, что я была с Нилом, а мы с ним говорили о том, чтобы пожениться.
Мне почти тридцать, и я в значительной степени смирилась с тем, что моя тайная любовь к ужасным, блестящим романтическим фильмам, во время которых можно свернуться калачиком на диване, каким-то образом прокляла меня. И все же я здесь, смотрю прямо в шоколадные глаза мужчины, который выглядит так, словно я заказала его онлайн в магазине романтических фильмов.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Джесс
2 января, Валь д'Изер
— У тебя в чемодане найдется местечко?
Моя самая старая подруга Джен швыряет в меня пухлым пакетом из «Теско», а я не ловлю его. Он отскакивает от кровати в комнате, которую мы делили последнюю неделю, и падает на пол. Я наклоняюсь, чтобы поднять его, и издаю стон боли. Все болит, и у меня такое чувство, будто кто-то ударил меня сноубордом. Мне не следовало пить тот последний коктейль вчера вечером. Или тот, что был до него. Я встаю, держа пакет на расстоянии вытянутой руки. Пахнет так, будто в нем что-то умерло.
— Что это?
— Не спрашивай, — Джен качает головой. У нее должно быть похмелье еще сильнее, чем у меня, но ей каким-то образом удается выглядеть сияющей и здоровой, ее кожа загорела после недели на склонах, в то время как моя стала алой и обветренной. Она стянула волосы сзади, но пряди рыжих локонов уже выбились и обрамляют ее лицо. На ней ассортимент отвратительно кричащей одежды для катания на лыжах в стиле девяностых, которую она нашла в благотворительном магазине, и каким-то образом она выглядит на ней потрясающе.
Я заглядываю внутрь сумки и зажимаю нос:
— Фу, грязные лыжные носки.
— Если спросят, сама ли ты собирала свою сумку, просто скажи «да», — говорит Джен.
— И взять на себя ответственность за это? — я запихиваю их в угол своего чемодана. — Они, наверное, могли бы сами дойти домой до Лондона. А вообще-то, я сохраню их для себя, — говорю я, поддразнивая Джен. — Когда ты станешь знаменитой актрисой, кто-нибудь заплатит за них целое состояние.
— Кто-нибудь мог бы заплатить за них целое состояние уже сейчас. На «eBay» есть целый ассортимент вонючих носков, — говорит Софи, которая не упускает ни одной наживки, когда речь заходит о деньгах.
— Это отвратительно, — я морщу нос при этой мысли.
Будучи Софи и, следовательно, отвратительно деловитой, она уже собрала свою сумку и сидит, скрестив ноги, на кровати, прислонившись спиной к стене, просматривая свой телефон:
— О боже, Джесс, та наша фотография, которую ты выложила в «Инстаграм», ужасна. Кажется, одна из моих ног вот-вот сломается.
— Не так-то просто сделать селфи на горнолыжном подъемнике, — говорю я, вглядываясь в экран, чтобы вспомнить о чем она. — Я была убеждена, что уроню телефон в овраг.
— Тогда ты могла бы попросить Фабьена съехать с трассы и спасти его, — говорит Джен, делая мечтательное лицо, когда упоминает нашего великолепного инструктора по лыжам. — Он определенно запал на тебя, Джесс.
— Заткнись, — стону я. Она твердит об этом всю неделю, а я до сих пор не призналась им, что мечтала наяву, и, если честно, по ночам, об Алексе и случайных встречах на кухне, где я одета в пару милых пижамных штанов и маленькую майку, мои волосы собраны в неряшливый пучок, я только тянусь к холодильнику, чтобы взять себе стакан апельсинового сока, как его руки оказываются по обе стороны от моей талии, он разворачивает меня, смотрит на меня своими невероятными глазами и говорит…
