— Да потому что, ты не поверишь, я к тебе ревновала! Да, да… Мне в какой-то момент показалось, что он в тебя влюблен. Видишь, до какой степени мне задурили голову эти лекарства! Он все время говорил о тебе, это было нормально — из-за Зоэ и Александра, а я все свалила в одну кучу, устроила трагедию… Такая досада, правда?
Жозефина почувствовала, как кровь приливает к голове и молотом стучит в ушах. Бешено грохочет, бьется, гремит… Она теперь слышала через слово. Приходилось напрягаться, тянуться чуть ли не к губам Ирис, чтобы разобрать слова, понять смысл слов.
— Я с ума сходила! Просто помешалась… Но когда он последний раз приезжал в Париж…
Она выдержала театральную паузу, словно собираясь сообщить нечто важное. Ее губы вытянулись трубочкой, она как будто смаковала во рту сладостную новость, прежде чем произнести ее вслух.
— Он был в Париже? — бесцветным голосом проговорила Жозефина.
— Да, и мы виделись. И все было как раньше. Я так счастлива, Жози, так счастлива!
Она захлопала в ладоши, изображая безмерную радость. Потом, спохватившись, добавила, суеверно постучав по столу:
— Я двигаюсь потихоньку, не хочу его торопить, он за многое должен простить меня, но, думаю, мы на правильном пути. В многолетнем союзе есть свои преимущества… Понимаешь друг друга с полуслова, прощаешь с полувзгляда — обнимешься, и все хорошо.
— Как у него дела? — выдавила Жозефина. Слова «многолетний союз», «обнимешься» вонзились в нее, как железные наконечники, и застряли в горле.
— И хорошо и плохо, я за него волнуюсь…
— Волнуешься? — переспросила Жозефина. — Почему же?
— Я расскажу, но ты никому ни слова, обещаешь?
Ирис напустила на себя обеспокоенный и заговорщицкий вид. Взяла стручок фасоли, пожевала, собираясь с мыслями, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость.
— Последний раз, когда он приезжал в Париж, и мы… ну как сказать… мы помирились, ну ты понимаешь…
Она смущенно улыбнулась, слегка покраснела.
— Я заметила какое-то противное пятно у него в паху. С внутренней стороны левой ляжки, в самом верху…
Она раздвинула ноги и показала пальцем на ляжку. Жозефина смотрела на этот палец — символ вновь обретенной близости супругов, любовников. Палец призывал ее к порядку: ты тут лишняя, куда лезешь?
— Я просила его сходить к дерматологу, настаивала, но он и слушать не хочет. Утверждает, что оно всегда там было, что врач его уже смотрел и ничего не нашел…
Жозефина больше ничего не слышала. Она изо всех сил старалась сидеть прямо и молча: больше всего на свете ей хотелось скорчиться и завыть. Они спали вместе. Филипп и Ирис спали, обнявшись. Слитые в поцелуе губы, его язык у нее во рту, их сплетенные тела, сбитые в кучу простыни, шепот блаженства, тяжелые черные волосы разметались по подушке, Ирис стонет, а Филипп… Образы вереницей проносились перед глазами. Жозефина поднесла руку к губам, чтобы сдержать жалобный крик.
— Что с тобой, Жози?
— Ничего. Просто ты говоришь так, словно…
— Словно что, Жози?
— Как будто с ним действительно что-то…
— Ну что ты! Просто я волнуюсь, и все… Скорее всего, он прав и там ничего серьезного. Не надо было тебе все это рассказывать, я забыла, какая ты впечатлительная. Бедная моя девочка!
Не хватало еще, чтобы она разревелась, занервничала Ирис. Все мои усилия пойдут прахом! Мне только с третьей попытки удалось заказать подходящий столик, пришлось настаивать, умолять, подгадывать, чтобы Беранжер и Надя точно оказались здесь, вон они, за пальмой, навострили уши, не хотят упустить ни слова из нашего разговора, чтобы раструбить о нем повсюду. Она так старалась, столько сил приложила — а эта сейчас заревет и все испортит!
Она передвинула кресло, обняла сестру и стала баюкать.
— Баю-бай, — шептала она. — Тише, Жози, тише. Я наверняка просто делаю из мухи слона…
Значит, я права, что-то между ними есть. Зарождающееся чувство, взаимное притяжение, смутное влечение… Никакой физической близости, не то она не посмела бы сюда явиться. Она слишком честная, не умеет врать и притворяться. Она бы не смогла смотреть мне в глаза. Но она влюблена в него, это точно. Вот и доказательство. Но он? Он любит ее? В ней есть своя прелесть, это несомненно. Она стала даже хорошенькая. Научилась одеваться, краситься, укладывать волосы. Похудела. Вид у нее такой… мило-старомодный. Надо держать ухо востро. Надо же, младшая сестренка, недотепа и мямля! Не следует им вырастать, этим младшим сестренкам.
Жозефина взяла себя в руки, высвободилась из объятий Ирис и сказала:
— Мне очень жаль… Прости.
Она не знала, что еще сказать. Прости, что влюбилась в твоего мужа. Прости, что целовалась с ним. Прости за вечные мои жалкие, наивные мечты. Наивность во мне — как сорняк, так просто не выдернешь.
— Простить? Но за что, сестричка?
— Ой, Ирис!.. — начала Жозефина, заламывая руки.
Сейчас она все ей расскажет.
— Ирис, — произнесла она, набрав побольше воздуху, — я должна тебе признаться…
— Жозефина! Я думала, мы все забыли, все начинаем с чистого листа!
— Да, но…
Сестры смотрели друг другу в глаза; одна была готова выдать свою тайну, другая отказывалась принять ее, и обе знали, какая опасная сила таится в словах. Произнеси их — и захлопнется тяжелая дверь. Тяжелая бронированная дверь. Они колебались, они ждали знака, который сделал бы откровенность возможной или, наоборот, невозможной, полезной или, напротив, излишней. «Если я сейчас все расскажу, — думала Жозефина, — я ее больше не увижу. Я выберу его. Его, который вернулся к ней… Если я все расскажу, я потеряю обоих. Потеряю любовь, друга, сестру, потеряю семью, воспоминания, детство… потеряю даже воспоминание о поцелуе у духовки».
Ирис видела колебания в глазах Жозефины. «Если она расскажет мне свою тайну, мне придется притвориться оскорбленной, негодующей, перестать с ней общаться. Разорвать отношения. И что? Я открою ей зеленую улицу! Она вольна видеться с ним. Нельзя, чтобы она заговорила, ни за что!»
Она внезапно прервала молчание:
— Должна тебе признаться, Жози: я слишком счастлива, что вернулась к жизни, и ничто, понимаешь, ничто не способно испортить мою радость. Так что начнем с чистого листа, как договорились…
Да, подумала Жозефина. А что еще остается? Да и что, собственно, такого произошло? Касания рук, быстрые взгляды, дрогнувший голос, улыбка в ответ на улыбку, горячие пальцы на запястье под рукавом пальто. Жалкие приметы испарившейся страсти.
— Ну а ты, все готовишься к своей хабилитации? Какая у тебя тема? Я хочу знать, мне все интересно… Смотри, я говорю-говорю, а ты ни слова! Все изменится, Жози, теперь все изменится. Потому что я приняла решение, знаешь, я теперь буду думать о других, не только о себе любимой. Скажи, как тебе кажется, я постарела?
