«Добрый вечер, господин Брайт. Могу только предположить, что, когда ты читаешь это, уже вечер, может быть, стоит поздняя ночь, так как в последнее время я вижу тебя только по ночам. Сегодня был плохой день. Я уверена, что мы оба так считаем. Мне кажется, что я никогда раньше не расстраивалась и не была разочарована больше, чем сегодня. Как ты, вероятно, заметил, эта записка не является ответом на твою игру на гитаре. Я прокладываю новый путь, и я объясню почему. Сегодня я была так зла на тебя, что, честно говоря, подумала поставить точку. Я хотела все бросить. Я была готова уйти. Взять Хоуп и уйти. Я думала, может быть, это послужит тебе уроком и научит расставлять приоритеты. Но знаешь что? Я не смогла этого сделать. А знаешь, почему? ПОТОМУ ЧТО Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Именно поэтому у меня возникла потребность написать эту записку и высказать свои чувства. Чтобы не сойти с ума, я решила не ждать, пока увижу тебя сегодня вечером. Потом мы поговорим об этом, но сейчас это для меня выход излить свою душу, чтобы оставшаяся часть дня не была испорчена от сдерживания эмоций. Но ты знаешь что? Я вроде как пишу тебе для разнообразия внепланово. Это может стать началом чего-то новенького, когда я могу писать в любой момент, когда мне захочется. Почему я должна ждать, когда ты поиграешь мне на гитаре и только потом писать о своих чувствах? Может быть, наша стратегия «ты мне, я тебе» не была хорошо продумана? Мы тоже можем обсудить это позже. В настоящее время, однако, решено: я люблю тебя. И независимо от того, как мало я вижу тебя или как часто мне приходится брать на себя ответственность в твое отсутствие, я буду продолжать любить тебя. Именно это я согласилась делать, когда мы поженились. В радости и в горе, не так ли? Но это не означает, что ты свободен от обязательств. Итан, что надо сделать, чтобы убедить тебя в том, что твоя семья нуждается в тебе, а не в твоей раздутой зарплате? Я знаю, что это из-за меня и Хоуп ты так много работаешь, но у нас все было прекрасно, когда ты просто писал джинглы. Мы были счастливы. Мы были вместе. Мы делали дела, как семья. Неужели нельзя все вернуть назад? Подумай об этом. В то же время, я хочу, чтобы ты знал, что я сожалею о том, как мы сегодня разговаривали друг с другом. Я извиняюсь за те чувства, которые у меня были в душе, и обещаю, что теперь они исчезли навсегда. И на всякий случай, если ты тоже чувствуешь себя немного виноватым сегодня, я хочу, чтобы ты знал, я прощаю тебя. Расслабься, любовь моя. Мое сердце принадлежит тебе навсегда. Аннализа».
Я читал и перечитывал ее последнюю записку, пока мои глаза не затуманили слезы. Всю оставшуюся ночь у меня из головы не выходили три слова. Они преследовали меня даже тогда, когда я уснул в слезах. «Я прощаю тебя».
Как одному мужчине сказать другому мужчине – другому отцу, что ты прекращаешь жизнь его дочери? Если ты живешь в Калифорнии, а он живет в Айдахо, то ответ прост – сделай это по телефону. К сожалению, какое бы ни было расстояние, оно не делает задачу проще.
– Октавиус? Это Итан.
– Доброе утро. Как дела у Анны?
Мы не разговаривали пару дней.
– Она… почти так же.
– Ах. А Хоуп? Как она поживает? Последний раз, когда я разговаривал со Стю, он сказал, что она прямо рвется отправиться в больницу.
– Я привез ее туда вчера. Она своего рода заставила меня это сделать.
– Послушай, я знаю, ты с самого начала решил, что от моего приезда будет мало толку, пока ее положение не изменится, но мне кажется, что мне тоже пора приехать ее повидать. Что скажешь?
Я знал, что это было прекрасное вступление для сообщения, которое я вынужден был ему донести, но я не мог подобрать слова.
– Хмм… да. Я думаю, что пора.
Несколько секунд на линии были слышны лишь помехи.
– Итан, ты так говоришь, словно у тебя что-то на уме. Не хочешь поделиться?
Вот оно. Я больше не мог уклоняться от неприятной обязанности.
– Да… вам надо приехать. На самом деле я бы хотел, чтобы приехало как можно больше родственников.
Он замялся.
– Звучит не очень хорошо.
– Да. Не очень. Много лет тому назад, когда мы еще жили в Москве, Анна и я составили завещания о продлении жизни. В них оговорено условие, что при такой ситуации, в которой сейчас находится Анна, мы не можем продлевать ее жизнь. Она посчитала, что месяц – это достаточный срок. Месяц, который уже…
– Настал, – мрачно добавил он.
– Да. Исходя из рекомендаций врача, мы решили, что вероятность выздоровления на данный момент ничтожно мала и согласно букве завещания… мы согласились приступить к реализации пожеланий Анны.
– Понятно. Когда?
– Они отключат диализ через пять дней. Возможно, она проживет еще некоторое время после этого.
Я слышал дрожь в его голосе, когда он тихо сказал:
– Я приеду попрощаться с моей малышкой.
Следующий звонок был дедушке Брайту. Разговор состоялся именно такой, как я себе и представлял. Он позволил мне выговориться, только изредка выражая свое сочувствие.
Как только я объяснил про завещание о продлении жизни и пригласил его и других родственников приехать проститься, я рассказал ему все, что произошло за то время, как он уехал в Орегон. Я с особыми подробностями поведал о том, как впал в состояние, которому сам дал название «трехднедельная безысходность», и как исчезновение Хоуп вытащило меня из этого мрака.
– Твой отец будет счастлив, когда узнает, что ты не пошел точно по его стопам, когда столкнулся лицом к лицу с несчастьем.
– Возможно. Хотя я был очень близок к этому.
Слишком близок.
– Теперь я несомненно лучше понимаю, через что он прошел.
– Не сомневаюсь. Кстати, а как дела у юной леди?
– У Хоуп? Она переносит происходящее гораздо лучше меня. Иногда у меня складывается ощущение, что это она взрослый человек, а я – ребенок, пытающийся ей подражать.
Дед откашлялся.
– Я имел в виду… другую юную леди. Как ее зовут? Эбби?
– Эшли?
– Точно.
Меня не удивило, что он захотел направить разговор в эту сторону. Как-то посреди ночи, после того, как я прочел последнюю записку от Анны, я, наконец, свел воедино все то, что дедушка хотел, чтобы я узнал из его опыта нахождения в концентрационном лагере. Я мысленно прокрутил все, что он рассказывал мне во время нашей последней беседы на эту тему. Самые сладкие вещи обычно находятся прямо под рукой. Это и был ключ к разгадке – «самые сладкие». В его дневнике и той истории, которую он поведал в больничной палате Анны, была одна фраза про самые сладкие слова, которые он когда-либо слышал в жизни. Анна написала точно такие же слова в своей последней записке для меня – три простых слова, которые совсем не были простыми. «Я прощаю тебя». Мысль о том, чтобы простить Эшли Мур, казалась мне не только запоздалой, но и абсурдной, и все же я знал, дедушка считал, что именно это я должен сделать.
