— Серена! Это я! — донесся голос Мари.
Она резко поднесла к лицу руку с часами, нечаянно перевернув ящик; его содержимое разлетелось по полу.
— Черт! — Серена поднялась и вышла на узкую лестницу, ведущую на первый этаж. — Я еще здесь, Мари! — прокричала она. — Разобрала гораздо меньше, чем надеялась успеть.
Внизу у лестницы появилась Мари.
— Я специально приехала пораньше, чтобы помочь. Чаю принести?
— Буду весьма признательна. Потом расскажу тебе про свой день.
— Ты, должно быть, куда-то ездила, — судя по сверткам на заднем сиденье твоей машины.
Мари рассмеялась.
— Мне пришлось сегодня побыть нянькой. У Кирсти началась мигрень, поэтому я забрала Рин и вместе с ней поехала за покупками в Мидлсбро.
— Бедняжка!
— Дети меня до смерти пугают. Они такие маленькие, хрупкие.
— Надеюсь, ты заговоришь иначе, когда своих заведешь, — усмехнулась Мари.
Серена вновь подумала о Холте. Внутри все сжалось. Она страшилась встречи с ним, страшилась спрашивать о куртке с капюшоном, которую увидела в его доме.
Мари, должно быть, по выражению лица девушки, догадалась, какие мысли ее тревожат.
— Забудь об этом, — сухо бросила она. — Думай лучше о том, каких детей вы вместе народите, а не об этой проклятой куртке.
— Так и сделаю. Во всяком случае, сейчас мне не до Холта с его курткой. Я, кажется, что-то сшибла и завалила хламом весь пол.
— Вместе с чаем прихвачу лампу, — пообещала Мари. — Уже темнеет. Макс всегда говорил, что надо провести на чердаке свет, но руки до этого так и не дошли.
Мари ушла в комнату, а Серена вернулась на чердак и стала собирать разбросанные бумаги.
Взгляд опять наткнулся на фотографию матери. Так все же, кто такой этот Филипп?
Голубая писчая бумага поблекла по краям. Девушка спрашивала себя, стоит ли ее хранить, но в данный момент не чувствовала в себе решимости выбросить что-либо из вещей, принадлежавших матери. Она уложила бумагу аккуратной стопочкой на дне ящика, сверху поместила конверты, потом развернула газетную вырезку. «Собрание молодых фермеров Западного Йоркшира»! Это была групповая фотография. Ее мать, в восхитительном вечернем платье, смотрела в лицо высокому симпатичному мужчине, обнимавшему ее за талию.
Серена свернула вырезку и тоже убрала в ящик. Западный Йоркшир! Чушь какая-то. Что ее мать делала в Западном Йоркшире, если она жила на Восточном побережье?
На полу оставалось несколько писем. Серена взяла в руки одно. Оно было адресовано миссис Кэтрин Кордер. Штемпель указывал, что письмо было послано из Харрогита двадцать три года назад. Серена пробормотала с улыбкой:
— Мне тогда было пять лет.
Имеет ли она право прочитать это письмо? Ведь оно адресовано матери. В ней разыгралось любопытство. В сущности, хоть она и злилась на отца, когда узнала в день смерти матери о его связи с Мари, все ее воспоминания связаны только с ним.
Услышав, как Мари медленно поднимается по лестнице, девушка выпрямилась, перенеся тяжесть тела на ступни, и прокричала:
— Смотри под ноги. Я еще не все собрала с пола.
Мари, осторожно ступая меж писем, поставила на голый пол две дымящиеся кружки.
— На твоем месте я бы их не трогала, любовь моя. Может, пойдем вниз?
— Черт, нет, Мари. Я должна поскорей привести в порядок тот дом в Кейндейле.
Она села на пол, подогнув под себя ноги, взяла кружку с чаем и стала рассказывать про Кирсти с Райаном.
Мари отодвинула ногой в сторону письма и, вытащив маленький кожаный пуфик, тоже села.
— Так что, как ты понимаешь, придется мне уступить дом Кирсти с Райаном, — по крайней мере, до тех пор, когда он окрепнет и будет в состоянии вернуться в Австралию.
— Хмм.
Мысли Мари явно занимало что-то другое.
— Эй! Ты меня слушаешь?
— Конечно. Однако здесь становится совсем темно. Пойдем вниз, а? Никогда особенно не любила чердаки.
— Ты вроде бы обещала лампу?
— Ой! Да! Забыла принести.
Серена нахмурилась.
— Да нет, ты не забыла, Мари. Она на лестнице. Я видела, как ты оставила ее там несколько минут назад.
— Это старая лампа, любовь моя. Батарейки нужно заменить. Давай оставим все это до завтра, хорошо?
— Ну что ты, Мари. Еще даже четырех нет. Мне вполне хватает дневного света.
— Серена, брось это! — вспылила Мари.
Девушка отпила глоток горячего чая.
— Не могу. Это вещи матери. Ее личные вещи, письма. Я не могу оставить их валяться на полу.
Мари быстро допила свой чай.
— Ему следовало сжечь их, — пробурчала она. — Говорила я Максу, что надо все сжечь!..
— Мари, ну что ты несешь? — Серена сердито смотрела на женщину, которую уже стала считать своей подругой. — Как можно быть такой бессердечной? Я понимаю, ты, наверно, ненавидела мою мать, но…
— Ненавидела?
Мари неприятно рассмеялась.
— Это очевидно.
— Послушай, Серена, кончим этот разговор. — Она поднялась. — Пойдем вниз, поужинаем, пока не наговорили друг другу глупостей, о которых после будем сожалеть.
— Нет! — Серена поставила на пол кружку и взглянула на письмо, адресованное матери, которое по-прежнему держала в руке. — Нет, — повторила она. — Я останусь и разберу эти письма. Думаю, я вправе узнать, как и чем жила в последние годы моя мать.
— Не надо! — сдавленно прохрипела Мари. — Не делай этого, Серена!..
— Почему?
Взгляд девушки метнулся к ее лицу.
— Я… я не могу объяснить. — Мари направилась к лестнице, но на выходе резко обернулась и проговорила: — Серена… прошу тебя… умоляю, не трожь это, не вороши. Забудь, что ты когда-либо видела эти письма. Я думала, ящик заперт. Макс сказал, что запрет его, а ключ выбросит…
— Так сказал мой отец?
— Прошу тебя, любовь моя. Оставь их. Прошлое давно похоронено.
Серена так не считала.
— Прошлое для меня загадка, — спокойно отвечала она. — Никогда не пойму, почему отец изменил матери. Она была такая красивая… — Она нагнулась и подняла с пола фотографию Кэтрин Кордер. — Моя мать, — объяснила девушка, посмотрев на Мари, на лице которой застыло выражение невыносимой муки.
Серена встала и, еще раз бросив взгляд на фотографию, воззрилась на лежавшие у ее ног письма.
Из груди Мари вырвался вздох, прозвучавший, как всхлип.
— Что ж, если ты так считаешь, оставайся… разбей свое сердце.
С этими словами она ушла. Серена смотрела ей вслед, терзаемая дурным предчувствием, почти уверенная в том, что с минуты на минуту весь ее мир развалится на куски.
Мари, объятая беспокойством, сидела в напряженном ожидании на кухне Уинтерсгилла.
