Манекенщица коснулась руки подруги, меняясь в лице. Саманта замолчала и взглянула на самого грустного человека, какого видела в жизни.
— Красота, известность — чепуха, если не знаешь, кто ты на самом деле, — сказала Софи.
— Ах, — выдохнула американка.
— Впереди у меня нелегкий год, — произнесла модель. — Пожалуйста, не говори никому о моей беременности. Позже постараюсь фотографировать только лицо и волосы. После родов надо восстановиться в кратчайшие сроки. Я останусь в Лондоне и буду осмотрительна. Разразится скандал, если в Париже узнают, что лицо «Шанель» носит внебрачного ребенка.
— Катрин Денев выходила замуж в черном платье! — засмеялась Саманта. — Почему же тебе нельзя родить дитя любви? Я бы придала это огласке — и добилась успеха! Я бы…
— Но я не ты, Саманта, — тихо сказала Софи. — Мне не нужна дурная слава. Я просто хочу стать хорошей матерью.
Каждый день, заканчивая работу, Моник заходила к мадам Антуан, чтобы доложить о дневных примерках.
— Где ты живешь? — спросила ее начальница как-то вечером. — Странно, что я не знаю.
— Снимаю комнату в Шатле у двух сестер-модисток, — ответила Моник. — Я там одна из нескольких квартиранток.
Мадам Антуан нахмурилась и, кажется, даже немного разочаровалась.
— Но теперь ты хорошо зарабатываешь. Почему не найдешь квартиру?
— Oui, madame.
Мадам Антуан начала рассуждать о разных районах Парижа. Моник старательно слушала. «Она ведь хочет как лучше», — думала девушка, выслушивая бесконечные советы, как спланировать жизнь. Пока швее не очень хотелось переезжать от сестер Катро.
— Задумайся об этом всерьез, — подытожила женщина. — Тогда Париж действительно станет твоим домом. И я буду уверена, что ты не покинешь нас.
— Простите, но я и так останусь здесь.
— Отлично.
Directrice встала, показывая, что пора прощаться. Моник пожала белую ладонь мадам Антуан, украшенную драгоценностями. Эти безупречно нежные руки с красными ноготками никогда не мыли пол или посуду.
— Софи как сквозь землю провалилась. — Синие глаза внимательно посмотрели на девушку. — Ты не в курсе, где она?
— Думаю, в Лондоне, на фотосъемках. Недавно приезжала сюда на несколько дней.
— Но почему я ничего об этом не знаю? — Мадам Антуан задумчиво тряхнула головой.
Моник сочувственно посмотрела на нее и позволила себе спросить:
— Вы удочерили ее, мадам?
— Да. — Женщина опустила голову. — У меня было две дочери. Софи стала третьей.
Девушка понимающе кивнула.
— Моник, я доверяю тебе, — напомнила мадам Антуан. — Ты ведь никому не пересказываешь наши беседы?
— Я никогда не сплетничаю, но… — Швея замешкалась.
— Да?
— Почему вы не хотите рассказать Софи о ее родителях? Она так хочет это знать!
Жена министра встревоженно вздохнула и посмотрела на собеседницу.
— Я не могу. Поверь.
— Но ей это нужно! — выпалила Моник.
Мадам Антуан окинула подчиненную ледяным, будто парализующим взглядом.
— Я сама решу, что лучше для моей дочери.
Моник покорно кивнула.
Она медленно пошла к выходу. Отворила зеркальную дверь, ведущую в скромное крыло дома, пропахшее тяжким трудовым потом и разогретыми обедами. В свой мир. Моник думала, что нашла подход к directrice: прямота вместо благоговейного страха, — но, видимо, ошиблась.
«Почему не рассказать ребенку, кем были его родители?» — задумалась девушка.
Началась кампания «Шанель». Изображения Софи красовались по всему Парижу. Рекламные щиты на улицах и плакаты в метро увеличивали миниатюрную девушку до киноэкранных размеров. Загадочно улыбаясь в объектив, она моментально устанавливала гипнотический контакт со зрителем. И шесть букв: CHANEL. Роскошное, харизматичное лицо дома привлекало внимание. Кампания распространилась на журналы и газеты.
Модели всегда готовы к славе. Твигги, Верушка, Лорен Хаттон, Дониале Луна, первая знаменитая темнокожая манекенщица… И теперь Софи. Саманта воспользовалась внезапным интересом к лицу «Шанель», чтобы привлечь больше внимания к самому дому: рассылала пресс-релизы, где детально описывалось, как сама мадемуазель открыла Софи; называла их «Сказка мира моды» и «Золушка „Шанель“», сгущая краски вокруг таинственного «исчезновения» Софи в Лондоне, где у нее куча работы.
— Если любимая тебя игнорирует, логично попытаться забыть ее, — сказал как-то вечером Кристофер Саманте и Клаусу. — Да?
Казалось, он пытался убедить в этом самого себя.
Компания поужинала в «Куполь» и теперь попивала кофе на террасе под очень уютным для февраля навесом. Друзья переглянулись, потом сочувственно посмотрели на него.
— Я смущаю вас разговорами о Софи? — спросил юноша.
— Кристофер! — Саманта была потрясена. — Посмотри на меня. Разве меня может смутить кто-то или что-то? Просто…
Она глотнула кофе.
— Мы любим вас обоих, поэтому… — Девушка развела руками. — Я пыталась поговорить с ней на нашей съемке, но не смогла понять, что у нее за проблемы. Кажется, Софи просто хочет разобраться в себе. Думаю, она любит тебя. И я почти уверена, что у нее нет другого парня.
Британец кивнул.
— Знаю. Но все же забыть ее — лучший вариант. — Он допил кофе. — Только вот как это сделать?
Вечером Кристофер не смог поймать такси и поехал домой на метро. В долгом переходе на correspondence[109] по обе стороны висели огромные плакаты с фотографией Софи крупным планом. Парень шел, а глаза девушки будто следили за ним. Реклама духов бесконечно повторяла ее лицо. Он остановился. Несколько мгновений смотрел в глаза любимой. Смеялись ли они над ним? Или в них застыла печаль? Просили ли они подождать? Заставил себя поверить, что глаза просили дать ей немного времени. Влюбленные легковерны, ничего не поделаешь. Но юноша знал: Софи не навсегда исчезла из его жизни.
Укорачивать юбки было дальше некуда, поэтому их начали отпускать, а пальто стали такими длинными, что ими можно было подметать пол. Чтобы женщины покупали модную одежду, моду надо менять каждый сезон. Последняя перемена перешла все границы, и пальто макси почти не раскупили. Но мода уцелела, и хотя пожилая дама, обитавшая в «Рице», — Габриель Сидони Шанель — угрожала, что эта коллекция может стать для нее последней, она начала обдумывать новую, осеннюю.
Старушка по-прежнему покидала отель только для того, чтобы пройти сорок шагов до maison de couture.
Несмотря на хрупкость, Коко сохранила острый критический ум: на первых примерках она, как дьяволица, разрывала toiles, выдирала рукава, доводя глав ателье до слез. Им казалось, что начальница слишком придирчива или даже выжила из ума.
