нравилось строить. Но мой настоящий талант проявился в орфографических конкурсах. — Он достал стопку дощечек, сертификатов и трофеев. — Я занял первое место на национальном конкурсе. — На его лице отразилась гордость, когда он положил все к моим ногам. — Мне нравились слова. Разбирать их. Изучать их происхождение. Целый год изучал латынь. Мама говорила, что я никогда не найду женщину, которая по-настоящему оценит мою словоохотливую душу. И она так разочаровалась во мне, когда я позволил этой любви к словам умереть, когда обнаружил, что мои новые любимые слова, такие как… — он ухмыльнулся, — …ну, большинство из них были и остаются словами из четырех букв. Иногда простота лучше всего. Я тяготел к «блядь», «ублюдок» и «пошел на хер». Это помогло мне вписаться в коллектив.
Его взгляд, казалось, был устремлен в прошлое или, может быть, на то, что все еще находилось в коробке.
— Кто бы мог подумать, что в мою жизнь ворвется девушка… молодая женщина на десять лет моложе меня. Красивая? Да. Причудливая? Безусловно. Невинная? Болезненно. Но еще и христианка. — Покачав головой, заглянув в коробку и иронично скривив губы, он достал планшеты и тетради, бросив их к моим ногам вместе с наградами за участие в конкурсе орфографии.
Я нагнулась и подняла одну. Внутри он был заполнен нарисованными от руки кроссвордами.
— Крестоцветные… — прошептала я, наклоняя голову из стороны в сторону. Он сделал вид, что не знает значение слова «крестоцветные». Фишер играл со мной, но не так, как я думала.
— Восемнадцатилетняя христианка. Действительно, каковы были шансы?
— Почему ты мне не рассказал? — Я подняла на него глаза.
Он провел рукой по волосам и выдохнул.
— Не знаю. Думаю, я был в шоке. И, может быть, немного благоговения. Удушающая доза растерянности. Немного злости на время, на твой возраст. На то, что ты — дочь Рори.
Я пролистала еще несколько страниц его блокнота.
— Ты любишь меня, Фишер? — Мой взгляд не отрывался от блокнота, голос был ровным, почти пассивным, как будто я спрашивала его о погоде или о том, как прошел день.
— Риз, это не имеет значения.
Моя голова покачивалась из стороны в сторону.
— Ты имеешь в виду, что это ничего не меняет. И, возможно, ты прав. Но… — Я подняла взгляд. — Это имеет значение.
Он поднялся на ноги и направился к окнам, выходящим на задний двор. Руки в передних карманах джинсов.
— Думаю, я любил тебя еще до встречи с тобой. Но мы не всегда получаем то, что хотим. Я отпустил свои кроссворды и одержимость словами, потому что это больше не вписывалось в мою жизнь. Дело в том, что… Я не знаю, как ты вписываешься в мою жизнь. И знаю, я знаю, что тебе не нравится, что твой возраст имеет значение, но это так. Я не буду причиной того, что ты не рискуешь в жизни. Не делай брак и секс целью своей жизни. Если Рори узнает, она захочет понять, почему. Зачем мне связываться с восемнадцатилетней девушкой? И я не думаю, что это сработает. Может быть, если бы наша разница в возрасте в десять лет была больше похожа на двадцать пять и тридцать пять, я мог бы привести доводы в пользу словесных чудаков и кисмета (Судьба́ — совокупность всех событий и обстоятельств, которые предопределены и в первую очередь влияют на бытие человека, народа и т. п.; предопределённость событий, поступков).
Он повернулся ко мне лицом, каждая унция его уязвимости была выставлена на всеобщее обозрение. Никаких стен. Никаких преград, никакой лжи. Только суровая правда.
— Любить тебя — мое любимое занятие. Это происходит автоматически и без усилий. И ты права, это важно. Но…
— Это ничего не меняет, — прошептала я, положив блокнот на диван, встала и прижала руки к ногам. Глядя в потолок, я сделала глубокий вдох, закрыла глаза и выдохнула одним большим толчком. — Голый рыбак, ты неисправим. Угрюмый. Смелый. Непредсказуемый. Дерзкий… и еще миллион вещей, которые мне не подходят. И все же мне показалось, что ты был первым человеком в моей жизни, который просто… подходил. Та версия себя, которую я боялась… та версия, которую я винила в твоем плохом поведении, стала мне нравиться. Она стала казаться мне моей настоящей кожей. Мне было приятно улыбаться без того, чтобы что-то в моем мозгу говорило мне, что я должна улыбаться. Ты придал моим дням яркие краски, и я не знаю, что увижу, когда тебя не станет… — Я сделала дрожащий вдох, когда эмоции захлестнули мои глаза —…когда ты не будешь моим.
Его руки скользнули по моей талии, его грудь прижалась к моей спине, его лицо склонилось к моему плечу. И я задрожала, эмоции охватили мое тело, как землетрясение. Разбушевавшиеся эмоции требовали выхода. Горе душило мои легкие. Реальность разрывала мое сердце.
Фишер повернул меня в своих объятиях и прижал щекой к своей груди. Он успокаивал меня мягкими поцелуями в макушку и нежными поглаживаниями другой руки по моей спине.
Я так устала от несправедливости в своей жизни. От молитв без ответа. Испытания моей веры.
Мой отец умер, и это не имело смысла. И я не хотела, чтобы кто-то, даже сам Бог, пытался убедить меня в обратном.
Решения Рори тоже не имели для меня смысла. Как будто в один день она была моей мамой, моим миром, а в другой — незнакомкой, которую приговорили к пяти годам лишения свободы.
Был ли у меня неестественный страх перед неудачей? Да. Успех казался мифом. Счастье… недостижимой целью.
А любовь… ну, это было что-то размытое и постоянно меняющее формы в моей жизни. Я гналась за любовью.
Любовью отца.
Любовью Бога.
Любовью Рори.
Но она всегда казалась недосягаемой. Пока не появился Фишер. С ним я прикоснулась к любви. Я держала ее в руках, как будто добиралась до конца радуги или натягивала лассо на луну.
У меня был Forester и работа в магазине плитки. И я скучала по Фишеру. Иногда я видела его подстригающим газон или работающим в гараже, когда возвращалась с вечерней прогулки или пробежки. Иногда я видела его в магазине плитки, когда он что-то забирал.
Мы учились вежливости.
Мы совершенствовали наши отношения с Рори.
Но в основном я проводила время, молясь о том, чтобы кратер в моем сердце затянулся, и… скучая по нему.
Было бы легче, если бы я продолжала злиться на него, если бы я не знала всего, если бы не чувствовала его любви.
— Я улетаю в
