принял это всерьез. Вика молодец, знает, как тебя достать, – и она тихонько засмеялась. – О, господи, как бы пережить еще завтрашний вечер? Скажи мне, что мы всех победим.
– Мы всех победим, – послушно повторил Адам, чувствуя себя так, будто из его сердца только что вынули ледяную занозу. Он сразу размяк и тоже задремал.
– Мне нравится, – прошептала Ася через несколько минут, и потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточиться на ее словах, – когда ты называешь меня своей любовницей. Это так порочно и эротично.
И она окончательно заснула.
А вот Адаму резко стало не до сна.
Он проснулся на рассвете от трепетных бабочек, порхающих по лицу. Улыбнулся, не открывая глаз, и попытался дотянуться до Аси с поцелуем, но она положила ладонь на его грудь, призывая к неподвижности.
Ее язык и губы дразнили его и ласкали, скользили по плечам к внутренней стороне локтей, щекоча запястья, прикусывая кожу на животе, спускаясь ниже и поднимаясь снова к солнечному сплетению.
Адам словно купался в теплом море, чувствуя себя любимым и желанным с головы до пят. Ася была щедрой и прямолинейной, никуда не спешила и делала, что хотела. Она занималась любовью с той же безмятежной простотой, которая всегда была свойственна ей. И когда Адам, изнывающий от нетерпения, перехватил у нее инициативу, то Ася подчинилась мягко и охотно. Она откликалась на прикосновения и поцелуи с удовольствием сладкоежки, дорвавшейся до конфет, и голова шла кругом от ее запаха, и вкуса, и нежности, и ласкового шепота.
И срывался голос, и дрожали руки, и бешено билось сердце, и раскаленное олово разливалось по животу, и путались мысли, и оголялись нервы, и от полноты ощущений было почти невыносимо. Как смотреть, не мигая, на солнце.
Ева проснулась с температурой, и Адам первым делом выставил Асю из детской. Конечно, она пыталась возражать, заявляла, что няни никогда не заражаются от своих воспитанниц и что она не оставит больного ребенка, пришлось рявкать.
– Не беси меня, – рассердился Адам, за руку выводя ее прочь, – ты же знаешь, что тебе нельзя сейчас болеть. Поэтому просто возвращайся обратно во взрослую спальню. А еще лучше – отправляйся на несколько дней к сестре.
И он вернулся к Еве, чтобы вызвать врача.
Дочь капризничала и сердилась, и требовала Асю, и отказывалась пить морс, и без устали жаловалась своим куклам на жизнь, и не позволяла себя целовать, потому что колючий. Уже к обеду Адам был выжат, как лимон.
А ведь так хорошо день начинался.
Ася все время маячила говорящей головой в мониторе, то читая наставления, то требуя снова измерить температуру, и Адам просто выключил ее, потому что сил его не хватало.
Ася чувствовала себя самой несчастной в мире.
Она как будто была предательницей.
Бросила их двоих на произвол судьбы!
Несмотря на то что врач ничего такого у Евы не нашел – ни красноты в горле, ни насморка, ни других признаков простуды, противная температура в районе тридцати семи держалась весь день.
Просто удивительно, что бедный ребенок не заболел раньше – как еще можно было выразить протест против несправедливости всего мира?
Асины самобичевания прервал звонок из Канады.
– Вы промахнулись, – сказала она, прижимая телефон к уху, – вам надо позвонить Еве. Но я могу отнести ей телефон.
– Не надо, – голос Лены звучал печально, – я хотела поговорить именно с вами.
– Правда? – Ася легла на кровать, глядя на то, как через несколько стекол Адам поит дочь чаем. Изображение казалось смазанным, как будто между ними были моря и океаны.
– Кажется, я ошиблась, – тихо прошелестело в трубке. – Переоценила свои силы. Это невыносимо.
– Возвращайтесь, – без раздумий ответила Ася. – Если невыносимо – возвращайтесь. Никто же вас силой там не держит.
– Я уже слишком многое потеряла, чтобы все отменить.
– Тогда терпите.
Лена молчала.
– С Евой все в порядке, – сказала Ася. – Она стойкий оловянный солдатик. Переживет любое ваше решение. А вот вы – не любое. Так что думайте о себе и не совершайте никаких жертв из-за угрызений совести или страха осуждения. И не звоните мне для того, чтобы я вас успокаивала, и вам становилось легче. И еще – даже если вам очень больно, то все равно поговорите с дочерью.
Не прощаясь, Ася прервала вызов. Сожаления, угрызения… Каково это – прожить жизнь, каждый день думая о том, когда все пошло не так? Как Мадина, как Лена.
Каждый чертов день задавать себе один и тот же чертов вопрос.
В этом мире нет ничего хуже чувства вины, особенно – вины перед собой.
Она лежала на кровати, глядя на далекие смазанные силуэты, и тихо плакала от жалости ко всем на свете.
Вдоволь наревевшись, Ася вдруг засобиралась, нацепила на себя одежду Адама, которая была в этой спальне, спустилась вниз и села за руль.
– Вик, – позвонила она, – скажи мне адрес Мадины, пожалуйста.
– Сейчас сброшу, – ответила та невозмутимо, – я заказывала туда несколько раз цветы.
Что было прекрасно в этой женщине – она не тратила времени на лишние расспросы.
Домик, в котором вырос Адам, утопал в разноцветной листве деревьев. Изящная кованая калитка, мраморные ступеньки, гранит в облицовке. Дорого, пафосно, немного безвкусно.
Мадина открыла дверь не быстро и, увидев свою гостью, удивилась.
– Что-то с Адамом? С ребенком? Что? – всполошилась она.
– Я привезла торт, – Ася вручила ей коробку, – давайте попьем чаю.
– У меня йога через час, и вообще я на диете!
– Это вы молодец, – одобрила Ася, – восхищаюсь вами.
Мадина хмыкнула и посторонилась.
– Вы, дорогуша, судя по всему, диетами себя не утруждаете.
– Грешна, – охотно согласилась Ася. – Но у меня не работа, а сплошные стрессы.
– Так зачем вы все-таки пожаловали?
Все вокруг было декоративным – подушечки, столики, зеркала в причудливых рамах, какие-то картины и статуэтки. У Аси немедленно зубы свело.
– Я разговаривала с мамой Евы, – объяснила она, осторожно оглядываясь, – и ужасно расстроилась. Мне захотелось с вами увидеться.
– При чем тут я? – Мадина водрузила коробку с тортом на столик и уселась в кресло, даже не пытаясь предложить что-нибудь выпить.
– Я тут подумала… вы же сто раз могли оставить Адама и вернуться домой. В культуре обоих родителей распространено, что дети остаются с отцом. Однако вы продолжали жить в чужой стране в полном одиночестве, прекрасно зная, что Фарид Ашотович ни за что на свете не позволит вам хоть какую-то личную жизнь. А его
