только без лишних слов отпускает с нами Свята, но и вполне искренне благодарит после.
И хоть Максим не любит разговаривать на эту тему, пару раз я все-таки задавала ему вопросы. Об их прошлой жизни. О том, как он относился к Оксане и ее сыну.
Горский считает, что заботой о них он заполнял пустоту в своей жизни. Будто на подсознательном уровне знал, что где-то там у него есть настоящая семья и заводить серьезные отношения ему не стоит. А заботиться о ком-то хотелось.
Не знаю имеют ли его слова хоть какое-то отношение к действительности, но слышать это мне было приятно. Максим, вообще, оказался на удивление разговорчивым мужчиной. Будто все эти семь лет он копил в себе тепло и нежность и теперь купает нас в них. Каждый день. Каждую минуту. Каждую секунду. И если верить ему, то собирается делать это до конца своей жизни. И я верю. Всей душой. Всем своим сердцем. Каждой клеточкой своего тела.
— Иди сюда, мухоморчик, — Максим притягивает к себе дочь и она заваливается на его колени.
Из-за специальной мази, которой мне пришлось обработать высыпания от ветрянки, она действительно выглядит смешно. Но сейчас я почему-то не смеюсь. Смотрю на то, как они обнимаются, чувствую вторую руку мужа на моем плече и незаметно смахиваю слезинки в уголках глаз.
Я могла бы списать излишнюю эмоциональность на гормоны, но дело в том, что их “обнимашки” вызывали во мне сильнейшие чувства и до беременности.
Вообще, можно сказать, что я довольно быстро привыкла к этой картине перед глазами. К тому, как они обнимаются, как он катает ее на руках, а она заставляет его повторять за собой все акробатические элементы. Иногда мне вообще кажется, что так было всегда. Что он был с нами с самого рождения и не терял долгие шесть лет жизни нашей дочери.
Но это не мешает мне каждый раз умиляться и таять от их взаимодействия. Кажется, что их связь ощущается на каком-то физическом уровне. Их связывают не просто ниточки родства, а толстые канаты, над которыми не властны ни время, ни испытания. Максим ладит с дочерью на каком-то сверхъестественном уровне, будто это он, а не я растил ее с пеленок и понимает ее сейчас даже без слов.
— Люблю вас, мои девочки, — он сжимает нас обеих в своих объятиях. Я утыкаюсь носом ему в шею, в то время как надо дочь громко сопит, прижимаясь к его груди. И наверное, именно в этот момент я понимаю, что все забудется. Возможно не сегодня. Но через пару лет мы не вспомним о том времени, что провели порознь. Времени, когда наша семья была неполной. И останется только это — доверху наполненные любовью моменты и безграничное счастье. Семья. Целая. Счастливая. Идеальная.
Я очень плохая девочка. И если мама с папой узнают о моих мыслях, они сразу меня разлюбят. Кажется, что это уже случилось. Дома все только и разговаривают о моем брате. Даже когда он еще не родился, папа смешно с ним общался через мамин огромный живот. Рассказывал, как мы все его ждем, а мне хотелось топать ногами и кричать, что он не может говорить за всех. Я не жду! Не хочу этого дурацкого братика! Я ведь не успела! Не успела наиграться с папой. Не успела наобщаться и набеситься. Натанцеваться и наразвлекаться. Вообще ничего не успела. Так мало времени прошло, а они уже решили завести второго ребенка. Будто меня им недостаточно.
Как-то раз я подслушала их разговор. Случайно, конечно. Специально я бы ни за что не стала. Но я встала попить вечером, а они сидели на диване в гостиной. Папа нежно гладил мамин живот и рассказывал как он ждет малыша. Как ему не терпится подержать в руках младенца и познать все родительские заботы. Даже подгузники ему не терпится менять, представляете? Это же противно! Лично я сразу сказала маме, что ни за что не буду с этим помогать! И из комнаты буду выходить. Это же просто фу! А папа ждет! Ждет всего этого.
Потому что я уже взрослая. Мне не надо менять подгузники. И по ночам меня укачивать не надо. А маме он обещал, что к братику сам будет ночью вставать. Потому что братик будет маленьким. А я большая. И меня папа не видел, когда я была совсем малышкой. А значит и полюбить так сильно не сможет. Никогда.
Он сам не раз говорил, что жалеет, что упустил мое детство. Наверное, поэтому они и решили завести второго ребенка. Чтобы он смог получше его полюбить. Видимо, он маме признался, что меня так и не смог. Я ведь не родная. Точнее родная, так мама говорит. Но он же не жил с нами, как родной папа. А с братиком будет. Хотя это мне он братик. А папе он сын. Бабушка сказала, что каждый мужчина мечтает о сыне. И еще почему-то о доме и дереве, но это я плохо поняла. А вот про сына запомнила хорошо.
И сейчас, когда папа поехал за мамой и братиком в больницу, я почему-то снова об этом вспоминаю.
Дяди мечтают о сыне. А о дочках сразу забывают. И обо мне все обязательно забудут. Наверное, поэтому пока мама была в больнице, папа столько времени со мной проводил. Прощался. Он точно со мной прощался. Потому что я не сын. И не малыш. Я уже большая девочка.
— Приехали! — бабушка выбегает из кухни, где все утро выглядывала из окна папину машину. Она тоже очень ждет внука. Его все ждут. Кроме меня.
Хочется убежать в свою комнату и закрыться там, но я не могу. Папа говорил, что я смелая. А прячутся только трусихи. Поэтому я стою на месте и жду. Даже не плачу. Я же не только смелая, но и сильная. Может быть ночью, когда никто не видит… тогда не считается. Никто не узнает, что никакая я не сильная.
Двери с грохотом открываются и я зажмуриваюсь от такого громкого звука. Момент настал. Я больше не любимый ребенок. У них теперь есть новый. Свеженький и маленький. Самый лучший. Уж точно лучшее меня.
В мой нос упирается что-то мягкое и я громко чихаю от сладкого запаха. Перед глазами огромный букет каких-то сиреневых цветочков, красивым-красивых, а в руках у папы серебряный воздушный шар в форме сердца.
Стар-шая сес-тра. Читаю по слогам яркие
