для меня.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я, садясь рядом с ней.
— Разговариваю с твоим отцом.
— О чем?
— О тебе. — Она грустно улыбнулась мне. — Мы оба беспокоимся о тебе.
— Вы оба, да?
— Конечно. — Она кивнула. — Он наблюдает. Где бы он ни был, я могу поклясться, что он наблюдает за тобой.
Господи. Я прикусил внутреннюю сторону щеки, потому что, черт возьми, я не плакал много лет. Нет, черт возьми, очень много лет. С того дня, как мы положили тело папы в гроб. Но сегодня, после прошедших выходных, я был на грани.
Мама положила голову мне на плечо.
Я прижался щекой к ее шапке.
— Ты рылась еще в его вещах?
Хороший сын знал бы ответ, но я избегал ее и ее дома.
— Да. — Мама вздохнула. — Я знаю, тебе это не нравится, но пришло время. Я так и не попрощалась. Конечно, я соблюдала все формальности. Похороны. Горе. Но я так и не попрощалась по-настоящему с твоим папой.
Было ли это причиной того, что она была здесь, разговаривала с ним? Может быть, именно поэтому мы оба были здесь. Никто из нас не отпускал его.
— Я не хочу прощаться, — прошептала она. — Я держалась за него долгое, долгое время. Цеплялась за боль. Я не хочу прощаться, но твой отец… он был бы так зол на меня. Если бы он мог поговорить со мной прямо сейчас, он был бы так зол, что я впустую потратила эти годы, держась за него.
Единственное, чего папа хотел больше, чем счастья мамы, — это ее безопасности. Чтобы она прожила долгую, счастливую жизнь, даже если это означало, что он не был ее частью.
— Когда придет время, я не хочу, чтобы тебе пришлось разбираться с нашими проблемами, — сказала она. — И потому, что, когда я снова увижу твоего отца, я хочу иметь возможность сказать ему, что я выжила. Что, хотя его не было со мной, я выжила. Держаться за призрака — это не значит жить.
— Я тоже не хочу прощаться.
— Никто не хочет. Настоящие прощания обычно являются самыми болезненными моментами в нашей жизни. Но они являются ее частью. Мы переживаем прощания, поэтому, когда приходит «привет», мы ценим его красоту.
Жжение в носу было невыносимым. Комок размером с Монтану вырос у меня в горле. Моя мудрая, невероятная мама. Мы сидели вместе с моим отцом, человеком, который любил нас обоих настолько, что променял свою жизнь на нашу.
— Я зайду позже и помогу тебе разобрать папины вещи, — сказал я.
— Ты не обязан.
— Я хочу.
Она села прямо, и когда я встретился с ней взглядом, ее глаза были полны непролитых слез. Мама сегодня выглядела старше. Морщинки вокруг ее глаз были глубже, чем я замечал в последнее время.
— Я люблю тебя, Эмметт.
— Я люблю тебя, мам.
Она пошевелилась, вставая на колени. Затем поцеловала меня в щеку и встала.
— Что насчет твоего одеяла? — спросил я, подвинувшись, но она отмахнулась от меня.
— Принеси его домой, когда будешь готов.
Я кивнул и смотрел, как она возвращается к своей машине. Затем она уехала, оставив меня наедине с моим стариком.
Что мне делать?
Папа не ответил. Может быть, потому, что ответа не было. Или, может быть, потому, что ответом, который я знал, было еще одно прощание.
Я не спешил уходить, поэтому сидел там, обхватив колени руками, и позволял солнцу согревать мои плечи. Я закрыл глаза, втянул в себя чистый воздух и понадеялся, что ответ придет, если я пробуду здесь достаточно долго.
Возможно, я заснул, потому что вздрогнул от звука шагов. К нам подходил Дэш.
— Привет. — Он занял мамино место на одеяле.
— Привет. Что ты здесь делаешь?
— То же, что и ты. — Он мотнул подбородком в сторону другого конца кладбища. — Пришел поговорить с отцом.
Вероятно, чтобы сказать ему, что здание клуба исчезло.
— Ты в порядке? — спросил я.
— Нет. А ты?
— Нет.
Я не был уверен, куда мы пойдем дальше. Завтра был понедельник, и я не знал, как заеду на стоянку у гаража и не почувствую эту зияющую дыру. Не из-за здания клуба. В прошлом были времена, когда я надеялся, что Дэш сравняет это место с землей бульдозером. Потому что часть меня надеялась, что, если оно исчезнет, грехи, которые мы совершили в том здании, тоже исчезнут.
Нет, дыра была там из-за Новы.
Как я мог вернуться к своей жизни и забыть ее? Как я мог жить дальше после этого?
Как я отпущу ее?
Звук двигателя донесся над травой. Мы с Дэшем обернулись и увидели, как Лео подъехал и припарковался позади моего байка. Дэш был за рулем своего грузовика, вероятно, поэтому я его не слышал. Это, или я спал.
Когда Лео пересек траву, мы с Дэшем подвинулись, освобождая для него место на мамином одеяле.
Он сел, не говоря ни слова.
Они нам были не нужны.
Вот кем мы были. Клубом или нет. Цыганами или нет. Мы были братьями. Мы поддерживали друг друга до самого конца.
Пока мы не присоединимся к нашим отцам на этом кладбище и с нами не попрощаются.
— Это не могло быть тем, чего они хотели, — сказал я, нарушая тишину. — Папа. Дрейвен. Это не могло быть тем, чего они хотели в конечном итоге.
Дэш покачал головой.
— Это должно быть больно, клуб исчез. Все это исчезло. Это должно быть больно. Но я просто… Я так чертовски устал от всего этого.
— Это должно прекратиться, — сказал Лео. — Мы не можем продолжать так жить. В страхе, что кто-то придет за нашими женами и детьми. Мы не можем взваливать это бремя на наши семьи. Учить наших детей оглядываться через плечо. Заставлять наших жен никуда не ходить одних. Как нам это прекратить?
Если бы у меня был ответ, я бы перевернул небо и землю, чтобы увидеть, как это произойдет. Ради них. Ради их женщин и детей.
— Что за чертов бардак.
Дэш промычал в знак согласия.
— Что ты будешь делать с… — Лео умолк, не успев закончить свой вопрос.
Не то чтобы ему это было нужно. Ней. Что я буду делать с ней?
— Все кончено. — Это должно было закончиться. Мы с Новой сгорели дотла, как здание клуба в пятницу вечером.
— Я не мог уснуть прошлой ночью, — сказал Дэш. — Просто продолжал думать о разных вещах. О прошлом. Обо всем, что я хотел бы сделать по-другому. То, чего я хотел бы не делать, и точка.
Каждый
