к двери и весело болтающий с Машей, тоже замер.
Широкая спина дрогнула, и он обернулся. На Лару уставились такие знакомые и такие любимые зеленые глаза. Полные холодного бешенства.
Мирек столько раз представлял себе эту встречу. Пока покупал билет на самолет (и потом еще на один самолет! Ничего себе у них страна огромная!). Пока летел, пока чуть не заблудился в незнакомом городе, пока использовал все свое обаяние, чтобы убедить девочку-секретаршу позвонить Ларе. Пока ждал и дергался от каждого скрипа двери, от каждого шага за спиной. И вот это наконец случилось. Лара стоит перед ним.
И первый, самый животный порыв — это схватить её за плечи и трясти. До синяков. Чтобы ей хоть ненадолго стало так же больно, как и ему. И, наверное, если бы Лара выглядела, как в Праге (а именно такой она рисовалась в его мыслях) — счастливой, расслабленной, улыбающейся — он бы так и сделал. Ненавидел бы себя потом, но точно вцепился бы в неё сейчас, как бешеный дикий зверь, и вытряс всю душу. Как она могла взять и уехать?! Просто блядь взять и уехать?! Ни сказав ему ни слова! Оставила только это письмо гребаное. Он сначала от души врезал Тонде за то, что тот ему не позвонил и не задержал Лару, и только потом прочел. И снова очень захотел кому-нибудь дать в морду. Потому что всё это было за гранью его понимания!
Миреку казалось, что в нем плещется настолько сильная и жгучая ненависть, что её ничем не вытравишь. От этой дикой черной злобы он уже не мог спать, дышать и жить, поэтому и приехал. Посмотреть ей в лицо и все высказать. И, может, узнать — почему так поступила. Почему сбежала, даже не попытавшись поговорить.
Но он смотрит сейчас в эти испуганные измученные глаза и понимает, что ненависть испаряется, как капли воды на раскаленной поверхности. Он хочет злиться, но не может. Потому что видит перед собой тень той Лары, которую знал: поникшие плечи, исхудавшее побледневшее лицо, синяки под глазами. Не похоже, что ей хорошо, какая бы на то ни была причина.
Поэтому Мирек просто молчит и смотрит на Лару.
А Лара молчит и смотрит на Мирека.
Секретарша Маша чувствует неладное и переводит вопросительный взгляд на Лару. — Лариса Дмитриевна, вы же его знаете, да?
— Знаю, — она с трудом выталкивает слова изо рта. — Спасибо, что позвонила, Маш. Но…
— Но мы пойдем поговорим, — перебивает её Мир и дружелюбно улыбается секретарше, хотя глаза его при этом остаются холодными. Он бесцеремонно хватает Лару за плечо, выволакивает в опустевший коридор, усаживает на подоконник, а сам встает так, чтобы она не могла сбежать.
— Почему сказал, что ты Тонда? — её голос звучит глухо, а взгляд устремлен в пол.
На него она не смотрит.
— Kdybys věděla, že to jsem já, přišla bys? [56]
— Já ti nerozumím, — огрызается она и все-таки поднимает глаза, — mluv rusky [57].
— Ale přece rozumíš [58], - хмыкает Мирек, и Лара не находится, что ответить. Она и правда понимает. Весь последний месяц у нее фоном вместе музыки звучит в наушнике чешское радио. Потому что там говорят так же, как Мир. С этими протяжными гласными, грохочущим «р» и странным «л». Но сейчас она не готова вести разговор на чешском. Честно говоря, она и на русском-то не очень готова.
— Мииир, — тихо шепчет Лара, — пожалуйста.
И видит, как у него дергается щека. Он на мгновение, как от резкой боли, прикрывает глаза, потом распахивает их и сумрачно глядит на Лару.
— Хорошо, — угрюмо говорит он, — давай на русском. Поговорим. Мы же поговорим, да?
— Поговорим, — эхом отзывается Лара и вцепляется пальцами в край подоконника, чтобы не было видно, как сильно у нее трясутся руки.
— Почему ты уехала?
— Я тебе все написала в письме, — устало отвечает она. — В университете назревал скандал, я согласилась разорвать контракт и тихо уйти, чтобы не подставлять тебя.
— Меня?
— А кого еще? Я не думаю, что тебе было бы приятно слышать про нас все эти грязные сплетни.
— Плевал я на это.
— И еще я сделала это для того, чтобы тебя не отчислили из ЧЗУ! Иначе твой папа…
— Ларко, — перебивает её Мир, — но я все равно бросил университет.
— Ч-что? — она недоверчиво моргает и вглядывается в его лицо, как будто ищет признаки того, что он шутит. — Почему?!
— Не хотел там оставаться. А еще им не понравилось, что я ударил преподавателя.
— Ты… что сделал? О Господи!
У Лары замирает от ужаса сердце, но при этом где-то в глубине души растекается мстительное удовлетворение. Она даже не будет спрашивать, какого именно преподавателя. И кто бы что ни говорил о том, что врагов нужно прощать, гораздо приятнее это делать после того, как они понесут заслуженное наказание.
— Ты за меня испугалась или за него? — скептически осведомляется Мирек.
— Ты издеваешься? За тебя, конечно! У тебя не возникло проблем? Он не обратился в полицию?
— Все нормально, — коротко роняет он и раздраженно взъерошивает волосы, а Лара вдруг залипает на этом жесте. Она завороженно смотрит на его длинные пальцы, между которыми он пропускает черные пряди, и неожиданно сглатывает, потому что во рту мгновенно пересыхает. Это какое-то наваждение! Даже сейчас, когда он ледяной и неприступный, как Северный полюс, от него искрит таким электричеством, что внутри все начинает плавиться.
Лара с трудом отводит глаза в сторону и по короткому резкому вздоху Мира понимает, что её взгляд не остался незамеченным. Он тоже смотрит на неё: мрачно и жадно, даже не пытаясь скрыть, что его к ней тянет.
— И что ты теперь делаешь? Если ты бросил ЧЗУ?
— Какая разница, — зло дергает головой Мир. — Ты уехала, ты со мной не поговорила, значит, тебе все равно, что со мной происходит.
Ларе нечем крыть. Она молчит, а у Мирека словно срывает клапан, потому что он начинает быстро, сбивчиво говорить, а руки машинально сжимаются в кулаки:
— Ты написала, что делаешь
