– Я полагаю, давно пора было это сделать, – Ренат отмер первым и повернулся в сторону импровизированной сцены, на которой стоял его законный сын и невестка, а потом вновь перевел взгляд на меня. – Идем в кабинет, нам нужно многое обсудить.
Я готов был поспорить, что говорить нам не о чем, но любопытство пересилило, и я вскинул брови, выжидательно глядя на человека, который был моим биологическим отцом.
Он повел меня в противоположную от зала приемов сторону, и я буквально усилием воли заставил себя не оборачиваться и не искать в толпе ее голубые глаза, которые так безошибочно выцепил всего несколько минут назад. Мне нельзя на нее смотреть, потому что иначе контроль снова будет потерян, и я не смогу трезво мыслить. А на территории врага это чревато последствиями.
Кабинет Хасанова встретил тишиной будто в вакууме. Ренат открыл дверь и пропустил меня вперед, а после вошел, закрывая дверь. Та отрезала нас от всего мира, отгородила от шума, царящего в особняке из-за приема и тишина поглотила.
Ренат прошел к бару и налил два стакана Курвуазье.
Не знаю, почему именно это марка, но мне не помешало бы сейчас выпить – смыть этот чертов ком и горечь от осознания, что я снова думаю о ней.
Взял из его рук стакан.
– Мне хотелось бы выслушать твою часть истории, но полагаю говорить первым ты не станешь, – пара секунд – ровно столько ему понадобилось, чтобы прочесть по моему лицу ответ. Убедиться в своей правоте. Опустить взгляд. – Сюзанна работала у меня секретарем пять лет…
Не думал, что слышать имя матери из уст этого человека будет так больно.
Я прекрасно знал эту историю и сотню раз прокручивал ее в голове, вспоминая до мельчайших подробностей, но слова, прозвучавшие из уст одного из ее участников ударили под дых, напоминая, что все это реальность.
Те люди. Те события. Та боль. Она реальна. И существует не только в моей голове.
– Она была исполнительной и трудолюбивой сотрудницей не смотря на довольно юный возраст.
– Ей было двадцать, – вытолкнул слова, которые жгли горло.
– Я помню, – Ренат ответил и затих, будто возвращаясь на двадцать восемь лет назад. – Моего секретаря тогда госпитализировали с аппендицитом и мне экстренно пришлось искать замену. Твоя мать должна была стать на ее место на пару недель, но у Жанны начались осложнения и Сюзанне пришлось задержаться на этом месте.
Он говорил так, будто разговаривал со старым приятелем и меня передернуло. Горечь от воспоминаний гасилась глотками виски.
– Она справлялась с обязанностями лучше чем предшественница, и я принял решение оставить ее на должности. Она ловила каждое мое слово, рвалась выполнять поручения, которые я еще не успел озвучить до конца и…
– Она любила тебя.
– Я узнал об этом поздно, – произнес давясь последней фразой. – Я был так поглощен работой, что просто не замечал какими взглядами она меня провожала. У меня рос маленький сын, с женой были проблемы и поверь – увлекаться служебными романами в мои планы не входило.
– Но тем не менее… – едко выдал и заткнулся, потому что не должен был перебивать. Хотелось выслушать его версию.
– Я сорвался.
Он замолчал, я тоже. Уставился на дно стакана с виски и голову обнесло, я вспомнил, что не жрал весь день, думая о предстоящем вечере. Алкоголь сделал свое дело.
Ренат залпом осушил остатки своего напитка и взяв из бара бутылку налил до краев себе, а потом подошел и наполнил и мою тару.
– Мать Армана тогда устроила мне бойкот, домой идти не хотелось и я решил отметить удачную сделку, пригласив на ужин Сюзанну. Всего одна ошибка…
Он осекся, а я горько ухмыльнулся, правильно расценив его слова.
Одна ошибка.
Которая сидит в кабинете напротив него.
– Я думал, она сделает аборт как я ей велел.
– Она не сделала.
– Вижу, – произнес устало. – Она должна была сделать. Обязана была. Я дал ей денег и отправил в лучшую клинику, взяв с нее слово, что она уладит все в ближайшие сроки.
Я ухмыльнулся, глядя в пространство перед собой. Порой одна ошибка может вылиться в несколько загубленных жизней.
– Больше я не видел ее, но если тебе станет легче, часто вспоминал о ней, гадая как она и что с ней стало.
– Легче… – выдохнул, ощущая разрастающуюся пустоту внутри и сжал стакан до побелевших костяшек. – Думаешь стало бы мне легче, скажи ты эти слова лет десять назад? А двадцать? Когда я приходил из школы и видел мать в отключке. Она напивалась каждый вечер, а когда была в сознании рассказывала мне одну и ту же историю про мужчину, который отверг ее и ребенка. Отверг, потому что мы не подходили ему по статусу и положению.
Сердце глухо бахнуло в груди и привычная боль разлилась по венам.
– Отверг, потому что у мужчины уже была семья и ему не нужна была вторая. Отверг ее, потому что появился я.
– Я не думал что причинил ей столько боли…
– Да что ты знаешь о боли? М? – невольно повысил голос, потому что сам себя не слышал из-за шума пульса в ушах. – Когда ты пытаешься достучаться до самого близкого человека на земле, но видишь лишь пустой взгляд и слышишь бессвязный бред про негодяя, которого показывают по телеку. Негодяя, для которого ты недостаточно хорош, негодяя из-за которого мы вынуждены жить в нищете и позоре. Когда найдя мать лежащей на полу в кухне тихо молишься, чтобы она просто перебрала, а не что похуже. Когда от безысходности готов на стену лезть, но сделать ничего не в силах. Вот, что значит боль. И поверь, твои гребаные слова о том, что ты о ней думал ни капли не помогли бы одинокому мальчишке, так что можешь засунуть их себе в задницу.
– Давид…
