ее увидеть. Она моя мать, как бы там ни было..
— Конечно-конечно, поезжай.
— Папа, она вся горит! Потрогай ее.
— Я… вызову такси.
— Господи! Ну куда ты в таком состоянии?
— Я должна поехать, иначе я никогда не прощу себя.
— Я отвезу тебя.
— Не стоит, у вас гости, пожалуйста, ничего не отменяйте из-за меня.
— Как это? Я так не могу! — упрямо спорит Петр Михайлович, — тебя отвезет мой водитель.
— Я буду волноваться, — говорит Злата и тянет меня за руку наверх по лестнице, — ты примешь горячий душ, переоденешься, я тебе сделаю терафлю, потом отпущу.
— Злат..
— Никаких Злат. И не стой подолгу на улице! Простынешь, если уже не простыла!
После горячего душа озноб покидает мое тело. Я надеваю теплые джинсы с начесом и теплый вязанный свитер, спускаюсь вниз, где меня уже ждет Злата с кружкой лекарства.
Всю дорогу я плачу, маленькими солеными слезами. В горле першит, боль давит на грудную клетку, я не могу успокоится. Водитель то и дело смотрит в заднее зеркало и спрашивает все ли со мной в порядке?
Злата и Петр Михайлович периодически звонят водителю, спрашивают обо мне. Потом на телефон мне приходит смс от Златы:
Все таки, мне надо было не слушаться тебя и поехать с тобой!!!
Когда она ставит восклицательные знаки в конце предложения, тем более три, это значит она кричит.
Я долго стою перед воротами в когда-то родной дом и не смею шагать вперед.
— Я подожду вас здесь, — говорит вдруг появившийся ниоткуда водитель.
— Не стоит, спасибо вам большое.
— У меня приказ не оставлять вас здесь. Я подожду вас, когда закончите, отвезу обратно.
— Не стоит меня ждать, правда, — отвожу от него взгляд, смотрю на знакомую калитку, такого же цвета, как три года назад, — Я не знаю, как скоро освобожусь, — отвечаю и открываю скрипучую калитку.
Родной двор возвращает меня в прошлое.
Старые качели, осыпанные снегом, качаются и скрипят, висят там же. И велосипед Самира, все стоит на своем месте. Правда сейчас он навряд ли сможет прокатиться на велосипеде, потому что вырос с них. Наш с ним волейбольный мячик, сдутый, лежит под снегом. Ничего не изменилось, даже старая лавочка на своем месте.
Слезы текут по лицу ледяной дорожкой. Мороз и ветер усилился, вечерами становится еще холоднее. Я осматриваю двор, наш с Самиром детский смех, наши детские шуточки, споры и обиды звоном отдаются в ушах. Боже, как же хочется вернутся в детство! Такое беззаботное, безобидное.
Но увы…
Самир выходит в одной футболке и бежит в мою сторону:
— Ты приехала? — обнимает, — я знал, что ты приедешь. Не зря ждал.
— Я не смогла бы не приехать.
— Отец ждет. А вот мама…
— Мама не ждет?
— Я не сказал ей, что встретил тебя. Боялся расстроить ее, если бы вдруг ты не приехала. Пошли, зайдем внутрь.
— Мне так страшно…
— Не бойся… ты чего, — Самир дрожит от холода, это и заставляет меня шагнуть в дом, — это твой дом тоже! Ничего не изменилось, — дрожащим голосом говорит брат, помогая мне снять куртку и платок, — только ты изменилась, — смотрит с восхищением, чем придает мне уверенности шагать вперед.
В гостиной узнаю нашу вредную соседку, так по-хозяйски расиживающую на диване с чашечкой чая на руках.
— Она каждый вечер приходит навещать маму, — шепчет на ушко брат. Я киваю и здороваюсь.
— Оо! — отзывается тетя Самира, — явилась распутная девица! — смотрит с презрением, — да еще и в таком виде, — ставит чашку на стол, открывает рот, чтобы еще съязвить, да только не успевает.
— Вы на свой вид посмотрите, а ее не трогайте! — Самир крепче сжимает мою руку.
— Где ты видела мою распущенность? — я смелею после слов брата, — аа??? Отвечай, где ты видела мою распущенность?
— Еще и язык остренький появился! Руку подай — откусит по локоть! — все не угомонится тетя Самира.
— Не смей трогать мою дочь! — тело покрывается мурашками, когда за спиной слышу голос отца. Слезы застывают на глазах, мне страшно перевернуться назад, — Асият? — произносит дрожащим голосом, а потом уверенным, — Дочка!
— Я лучше пойду, — говорит тетя Самири встает с места, — завтра приду.
— Не стоит себя утруждать, — отвечает отец, — больше, чтобы ноги твоей не было в моем доме! — тетя Самира ворча под нос, чтобы мы неблагодарные уходит, — обнимешь?
Конечно, обниму! Разворачиваюсь и кутаюсь в любимых объятиях.
— Дочка! — голос отца становится мягким и любящим, — как же я скучал!
— Я тоже очень скучала… правда думала, вы меня никогда не примете… не простите, — голос все также дрожит, я вся дрожу.
— Тебе холодно? Замерзла? Покушаешь? — спрашивает папа.
— Нет, — смотрю на Самира, потом на отца, — не голодна. Я хотела бы увидеть маму.
— Мама спит, — говорит папа, грустно опуская глаза, — пойдем, присядем, думаю нам есть о чем поговорить.
— Я все-таки сделаю нам чай, — говорит Самир и идет на кухню, я порываюсь следом, но отец задерживает.
— Он справится.
Только сейчас я отсматриваю нашу гостиную. Ничего не изменилось, все та же мебель, занавески и ковры на полу. Только как-то не людно стало, тускло.
— Я знаю, вы ждете от меня очень многого..
— Нет. Только то, за что ты так с нами поступила? Почему исчезла ничего не объяснив?
— Я…
— А вот и чай, — громко говорит Самир и ставит поднос на стол, — с твоим любимым малиновым вареньем. Я сам его варил! — я улыбаюсь и опускаю глаза.
— Мы ждем Асият…
— А разве мама вам ничего не рассказала? — хоть я и знаю, что ничего не рассказывала, но я должна знать точно.
— Самир… — я вздрагиваю, когда слышу мамин тихий голос.
— Мама проснулась… — говорит Самир и встает со своего места. Я иду с ним, следом и папа.
— Асият? Дочка? — мама лежит на кровати, укрытая белоснежным одеялом, только вот в комнате пахнет лекарствами.
Я смотрю на маму и не знаю. Лицо стало желтого цвета, губы посинели, глаза углубились и потускнели. Она очень похудела и постарела. Морщин стало больше и глаза… печальные.
Боже! Что сделала с мамой болезнь, страшно смотреть!
Но мне ни капли не больно. Почему?
Господи, почему мне не больно, она ведь моя мать?
— Здравствуй, мама, — отвечаю черствым голосом, Самир подталкивает со спины, чтобы я подошла поближе. Мама тянет мне руку, я поворачиваюсь, смотрю на брата, который кивает, чтобы я подошла.
— Я так ждала тебя, ты не представляешь, — говорит мама, когда я беру ее руку в свою, нежно сжимаю, боюсь причинить боль, потому как и без того вся рука
