Он просто поставил плюсы напротив всех ответов подряд — и результат в окошечках, конечно, получился стопроцентный. Тогда американский психолог впечатлился русской сообразительностью, но сказал, что результаты других тестов, гораздо более изощренных и проверяемых компьютером, который смекалкой не обманешь, у Ивана почти такие же.
И подробности жизни волновали его чрезвычайно, и мелкие тоже. Жизнь вообще будила его воображение разнообразием своих подробностей, он замечал многое, на что другие не обращали внимания. Ведь когда-то и Лида привлекла его даже не самой своей безусловной красотой, а вот именно едва уловимыми нюансами этой красоты: тем, что волосы у нее цвета липового меда, и такого же цвета глаза — они каким-то загадочным образом темнели не от радужки к зрачку, а наоборот, и потому казалось, что в глазах этой девушки зажжены два фонарика, и фонарики эти таинственно мерцают…
И почему же ему становилось так тоскливо именно от тех подробностей, которые она обрушивала на него каждый вечер, проводимый вместе? Он не понимал.
Ему ведь было все равно, какие макароны есть; он купил итальянские вовсе не из упрямства. Упрямства у него тоже, конечно, хватало, но ему было к чему это упрямство прилагать и без макарон.
— И деньги ты любишь швырять на всякую ерунду, — продолжала Лида. Она говорила как будто не ему, а себе самой. — А Инке, между прочим, сапоги приличные нужны. Пятнадцатый год пошел, взрослая девица. Что ей, с рынка одеваться, как мне?
— Ты надеешься сэкономить на макаронах? — спросил Шевардин.
И одновременно с этим вопросом подумал: «О чем я спрашиваю, зачем?»
Ему был неинтересен Лидин ответ, и он даже испугался как-то — того, что и сам начал произносить пустые, самому себе не интересные слова.
— Я уже ни на что не надеюсь. — ответила Лида. — Ладно, через полчаса ужин. В спальне бра не включается, посмотри пока.
Бра не включалось потому, что в выключателе отошли контакты. Выключатель он исправил за пять минут; делать было больше нечего.
Шевардин сел на кровать, застеленную сливочным покрывалом. Это Лида сказала, когда купила покрывало и шторы, что такой цвет называется сливочным. Жена его даже не раздражала. Просто при мысли о том, что впереди целый вечер с нею, ему становилось так тоскливо, что хоть раздвинь сливочные шторы и вой на луну. Он долго готовился к полету в Америке, потом долго летал и отвык от дома, теперь надо было привыкать, но не привыкалось. А почему? Совершенно непонятно. Раньше привыкалось ведь как-то, и что же изменилось теперь?
Да еще эта кровать, приглашающе широкая… Ему неприятно было сидеть на ней в ожидании ужина, а еще неприятнее было думать, что придется на ней спать.
Лида купила ее лет семь назад, и специально такую широкую.
— Ты, Шевардин, мужик горячий, — — объяснила она, когда он спросил, зачем нужно такое ложе, из-за которого в маленькой спальне можно передвигаться только боком и приставными шагами. — Вроде и в космосе облучаешься, и ходок, а смотри ты… Вот и будем на сексодроме кувыркаться. Должны же от тебя и жене быть хоть какие-то удовольствия.
Потом его включили в состав экипажа для полета на МКС, началась Америка, и Лида перестала говорить, что секс — это единственная от него радость; видимо, оценила новые возможности. Сам он давно уже не испытывал никакой радости от секса с нею, ему даже не верилось, что радость вообще была когда-то. Но физиологические процессы протекали в его организме исправно, и Лидина физиология вполне этим процессам соответствовала, поэтому с сексом у них в самом деле не было проблем.
И почему его сейчас передернуло от одного взгляда на эту кровать? Тоже непонятно.
Шевардин встал с кровати и вышел на кухню. Лида курила в открытое окно. Поднимался пар над двумя кастрюльками — с макаронами и с сардельками.
— Еще пять минут, — сказала она, не оборачиваясь.
Он посмотрел на ее точеную, с годами не оплывшую шею. Волосы были подняты высоко, и казалось, что они освещают красивый изгиб этой шеи. Лида дорожила натуральным цветом волос и никогда не красилась.
— Я не буду ужинать, — сказал Шевардин. — В Москву поеду.
— Зачем? — Она обернулась, в глазах мелькнуло что-то похожее на удивление. И тут же погасло, сменившись догадкой. — Очередную бабу завел? Ну, езжай.
Ему не хотелось говорить, что очередной у него нет. Во-первых, не хотелось оправдываться, а во-вторых — ну, сейчас нет, но ведь были; жена имеет полное право так думать, потому что он в самом деле был ходок, с самого начала жизни с нею. Да это и проще, если она думает, что он уезжает на ночь глядя к любовнице. Хуже было бы, если бы она стала его о чем-то расспрашивать. Он и сам не знал, зачем едет.
Когда он уже надевал куртку, в прихожую выглянула Инна.
— Ты в Москву? — тоже ничуть не удивившись, спросила она. — А на Горбушку не заедешь?
— Если хочешь, заеду, — кивнул он. — Что тебе нужно?
— Нужно диск. Я тебе напишу название, ладно? Только в магазине не покупай, там дорогие. Съезди на Горбушку.
Он с трудом сдержал улыбку, хотя настроение было совсем не веселое. Инну не интересовали макароны, но все, что интересовало ее в жизни отца, по сути, было теми же макаронами. И она точно так же, как Лида, догадывалась, что он, скорее всего, не поедет на рынок, где дешевле, а купит диск в большом магазине на углу Малой Дмитровки и Садового кольца, рядом с домом. Раньше там продавали ноты, а теперь ассортимент сильно расширился, и выбор дисков был не меньший, чем на Горбушке.
Дочка оторвала уголок календаря, висевшего в прихожей, быстро написала на нем что-то по-английски и протянула отцу.
— Это новая игра, — объяснила она. — В Штатах только-только появилась — мне девчонки сегодня про нее написали. Но у нас пиратские копии точно уже продаются. Только поскорее привези. Можешь в школу, если сразу домой не поедешь.
Она была обычная девочка, как все девочки ее возраста. Ей нужны были приличные сапоги, нужна была компьютерная игра, и она не спрашивала, куда отец едет на ночь глядя, потому что, как мама, думала, что он едет к любовнице, и это ее не печалило — лишь бы поскорее купил диск с игрой. Что выросло, то выросло.
Шевардин совсем не заметил, когда она стала такая. Была маленькая, смешная, просила, чтобы он сидел с ней, пока она не заснет, и рассказывал сказки. Он торопился вечерами домой, чтобы успеть к ее укладыванию, и рассказывал ей истории про какие-то необыкновенные приключения в космосе, которые придумывал на ходу, потому что сказок совсем не знал — в детстве вместо сказок сразу начал читать про приключения. А когда не приезжал, то жена говорила, что ребенок полночи звал папу, и он верил, что это правда, а не обычная Лидина уловка по воспитанию мужа во стыде за его супружескую неверность или за излишнюю увлеченность работой в ущерб семье.
