Полгода истинного счастья. Теперь она поняла, как привязалась к Оливеру и что он для нее значит.
— Не огорчайся, — утешал он ее. — Это же не конец света.
— Знаю. Но я подумала… — и она замолчала.
— Что подумала? — Оливер не мог понять, в чем дело.
— Да так, ничего особенного.
— Нет уж, скажи.
Беттина вскинула голову.
— Олли, я понимаю, что надо ехать. Но я не хочу разлучаться с тобой.
— А кто сказал, что мы должны разлучаться? — он говорил почти шепотом, потому что вокруг работали люди.
— Я ничего не понимаю, — шепнула она в ответ, — как же твоя работа?
— Брошу работу. Уволюсь. Что такого? Подумаешь, большое дело!
— Ты спятил? Ведущий театральный критик…
— Будет тебе. Я же говорил еще полгода назад, что давно оставил все эти мальчишеские амбиции. Перед тобой действительно открывается блестящая карьера, а мне хватает того, что мы любим друг друга. Я с радостью уйду с работы и поеду за тобой.
Беттина грустно покачала головой.
— Это несправедливо.
Он стиснул ей ладонь.
— Вспомни строчки своего отца. Нельзя упускать мечту. — И он еще крепче сжал ей руку. — Ты и есть моя мечта.
Она благодарно посмотрела на него.
— Но как же твоя работа?
— Не беспокойся обо мне. Найду себе что-нибудь. Может, вернусь на старое место.
— Разве ты хочешь этого?
Он беззаботно пожал плечами и с улыбкой сказал:
— А почему бы нет?
Ее поразило, что он с такой легкостью готов был отказаться от теперешней работы, и она была ему очень благодарна. За четыре месяца совместной жизни она успела убедиться в том, что у нее было гораздо больше честолюбия, нежели у него. То, что он ей сказал о своей цели в жизни, оказалось правдой. Он хотел приличную работу, любящую женщину и впоследствии, может быть, детей. В Александре он души не чаял, но Беттина знала, что ему хочется своих детей.
— Ты думаешь, надо соглашаться?
— Ты в своем уме, Беттина? Звони Нортону сию же минуту!
Она кротко наклонила голову и лукаво улыбнулась.
— Я дала согласие еще за обедом.
— Ах ты, плутовка. Когда двигаться в путь? — спросил он, понизив голос.
— В середине июля.
Пакстон кивнул, она поцеловала его и ушла из редакции.
Тем же вечером Оливер позвонил из дома своему прежнему шефу в Лос-Анджелес, и через два дня последовал ответный звонок. Оливеру предлагали работу в лос-анджелесской газете, причем место явно выигрывало по сравнению с тем, какое у него было до отъезда в Нью-Йорк, но, без сомнений, уступало завидному положению театрального обозревателя «Нью-Йорк Мейл». Беттина чувствовала себя виноватой, но Оливер, заметив это, не позволил ей печалиться. Он усадил ее рядом с собой на диван, стоявший в отделанной деревянными панелями уютной библиотеке, и, поглаживая ее золотисто-каштановые волосы, проникновенно сказал:
— Беттина, поверь: даже если бы мне не удалось найти никакой работы в Калифорнии, я и тогда поехал бы с тобой.
— Ах, Олли, но ведь это так несправедливо. — Глаза ее с тревогой смотрели на Оливера. — Ведь то, чем ты занимаешься, так же важно, как и моя работа.
— Это не так, крошка. Мы оба понимаем это. Перед тобой — блестящая карьера, а у меня уже никогда не будет ничего, кроме места службы.
— Ты тоже мог бы сделать карьеру. Ты мог бы стать как Айво… — голос ее упал, потому что он с улыбкой качал головой.
— Я так не думаю.
— Но почему?
— Потому что не хочу никакой карьеры. Беттина, мне сорок три, я не хочу потерять здоровье ради… не знаю чего. Не хочу сидеть в кабинете до полдевятого вечера. Карьера не стоит таких лишений. Мне хочется хорошо пожить.
Беттине тоже хотелось пожить хорошо, но этого ей было мало.
— А ты станешь великой и знаменитой, — добавил Оливер.
Беттина улыбнулась, услышав это.
— Ты правда так думаешь?
Она загорелась открывшейся перспективой. Это казалось ей жутко заманчивым.
— Правда.
В конце июля, за два дня до прибытия Хейла, Оливер, Беттина и Александр с сожалением освободили квартиру и вылетели в Лос-Анджелес, где к тому времени агент по продаже недвижимости уже подобрал для них небольшой меблированный дом.
— Господи Исусе… — вырвалось у Беттины, когда они добрались до своего нового жилища. — Не знаю, что делать — стоять или падать?
— Делай и то и другое одновременно, — со смехом посоветовал Оливер.
Снаружи дом был выкрашен фиолетовой краской, а внутри был преимущественно розовый, хотя хватало и позолоты, и чудовищных шкур каких-то фальшивых леопардов и настенных панно, утыканных ракушками. Единственной радостью было то, что дом располагался на берегу океана, в Малибу. Александра все буквально заворожило, и он немедленно выбежал на песчаный пляж.
— Ты сумеешь переносить это спокойно?
— После нашей последней квартиры несколько грубовато, но, думаю, сумею свыкнуться с этим, — сказала Беттина и, помолчав, задала вопрос, который мучил их обоих: — Как они умудрились подобрать нам этакое?
— Радуйся, что у нас есть хотя бы это, ведь им предоставили всего полтора месяца, чтобы подыскать нам жилище.
Беттина немного успокоилась, да и времени не хватало думать о том, хороша или плоха квартира, — так много навалилось работы. Оливеру приходилось вновь утверждать себя в новой газете, а Беттина до пятнадцати часов ежедневно проводила в студии, особенно в первый месяц, обсуждая со съемочной группой, что надо и что не надо включать из пьесы в сценарий. В конце августа немного полегчало, и тогда Беттина обратила взоры к дому. Она позвонила агенту по продаже недвижимости и обрисовала ему то, что ей хотелось бы, но вопрос был в том, насколько быстро удастся подобрать желаемое. Одно несомненно — ей порядком надоела жизнь близ пляжа. Хотелось где-нибудь уединиться и спокойно работать.
Первые несколько недель они жили надеждой, но потом Беттина стала впадать в отчаяние.
— Олли, не надо меня успокаивать, — в сердцах сказала как-то Беттина, едва не сев на декоративную ракушку. — Я больше не могу находиться в этом проклятом доме. Мне надо работать, а мне в голову ничего не лезет.
Она, словно ища поддержки, обернулась к Оливеру, и тот обнял ее.
— Успокойся, девочка моя. Мы что-нибудь подберем, обещаю.
Беттина возобновила дружбу с Мэри и Сетом. Однажды в телефонном разговоре она пожаловалась Мэри на то, что никак не может найти подходящее жилище:
— Я начинаю терять надежду. В этом месте я просто схожу с ума.
— Ничего, все устроится, дорогая. Зато теперь ты снова стала райской птицей.
