— Мне нужно. Для тебя. И для нашего ребенка, которого ты носишь.
Она не сразу поняла смысл его слов. С трудом переведя дыхание, она наконец спросила:
— Ты знаешь?
— Некоторые вещи говорят сами за себя. Твое прекрасное тело изумительно округлилось, и это доставляет мне радость, ту, о которой я и не смел мечтать. И все же я хотел спросить…
— Да? — Затаив дыхание, она ждала конца его фразы.
— Я хотел спросить, возможно ли убедить Гилберта, что это его ребенок?
На долгие секунды она онемела от отчаяния и наконец выговорила:
— Может быть, это на самом деле его ребенок,
— У тебя есть основания так думать? — с сомнением переспросил он.
— Кто знает? Я… у меня были месячные недомогания после того, как мы уехали из Парижа, в Швейцарии, но после Лугано — уже нет. Поэтому вполне может статься, что отец ребенка он.
— Понятно. — Аллин повернулся к ней, но не подошел. — Возможно, это и к лучшему, — добавил он твердо.
— Нет!
Этот крик непроизвольно вырвался из груди Вайолетт, она не могла его сдержать. Услышав его, он бросился к ней, обнял, прижал к себе, стал шептать ей на ухо что-то нежное и успокаивающее. Она, уже не понимая, что делает, пыталась вырваться из его объятий, отбивалась, не желала успокаиваться, и ужас охватил ее всю.
— Не надо, Вайолетт, пожалуйста, не надо! — умолял он, беря ее руки в свои. — Я вовсе не хочу этого! Просто может случиться так, что это будет лучше и для тебя, и для ребенка. Дитя — мое, я знаю это так же точно, как то, что в моей груди бьется мое сердце, иначе и быть не может. Но я не могу забывать об опасности. Никто не должен знать, что ты носить под сердцем моего ребенка. Я не переживу, если с тобой что-то случится из-за меня.
Она затихла, уловив звучавшую в его голосе боль.
— Какая опасность? — взволнованно спросила она. — Что это за люди приходили к тебе? Чего они хотели? Лицо его омрачилось.
— Я бы сказал, если бы это принесло тебе облегчение. Но лучше не будет. Прошу тебя, поверь мне.
— Я не должна ничего знать?
— Так будет лучше. — Он был неумолим. Она сжала руки и с трудом произнесла:
— Но если Гилберт решит, что ребенок его, я должна буду вернуться к нему.
— Да, — ответил он едва слышно.
— Как я могу! — воскликнула она. — Как я могу… теперь? Он притянул ее к себе, прижал к груди и зарылся лицом в ее распущенные по плечам волосы.
— Господи! — прошептал Аллин. — Неужели ты думаешь, что я допустил бы разлуку с тобой, если бы был другой выход? Мысли об этом разрывают мне сердце. Ты — моя, отныне и вовеки. Ты всегда будешь частью меня, частью моей души. И все же мне будет легче знать, что ты — с ним, но живая, чем со мной — мертвая.
— Даже если жизнь с ним для меня хуже смерти? — Она закрыла глаза, чтобы лучше слышать его, чувствовать его запах, ощущать его рядом с собой — хоть напоследок. — Неужели у меня нет права голоса?
— Если ты меня любишь — нет.
— Но это нечестно, — выдохнула она.
— А что честно? Вайолетт, любимая, я так надеялся, что война в Крыму все изменила, что обо мне наконец забыли, поэтому я могу иметь для себя немного счастья. Но я ошибся. Те, кто позволяет себе считать, что я не могу быть безвестен и счастлив, настроены сейчас как никогда решительно. Твоя беда в том, что ты — часть моей ошибки.
— Я не считаю это бедой. — Она понемногу успокаивалась, слушая его взволнованный голос, чувствуя, как дрожат его руки.
— По правде говоря, и я тоже, — сказал он хрипло. — Но раскаяние остается.
Вайолетт несколько раз с трудом вздохнула и наконец проговорила:
— Неужели мы больше ничего не можем сделать, не можем скрыться?
— Ведь ты не хочешь бежать и оглядываться?
— Это лучше расставания, — тихим, но твердым голосом ответила она.
Ветерок, подувший из распахнутой двери, взметнул ее волосы, откинув их назад. Аллин поймал непослушную прядь, поднес ее к губам. Потом со вздохом сказал:
— Может быть. Давай надеяться, что нам удастся найти такое место.
— Гилберт в Венеции, — сообщил Аллин, вернувшись с рынка.
Вайолетт лежала в шезлонге в гостиной и жевала корочку хлеба — синьора Да Аллори сказала ей, что это помогает при утренней тошноте. Она резко приподнялась, тут же почувствовала, как ее замутило. Потом чуть закашлялась и спросила:
— Ты его видел?
— Я — нет. Мне сообщили друзья, которых я попросил следить, не появится ли он на границе. Они сказали мне, что он направился в отель «Принсипесса».
— Ты… ты велел следить за ним? — собственный голос показался Вайолетт чужим.
Аллин помешкал минуту, снимая перчатку, потом наконец сорвал ее с руки и бросил в шляпу, лежавшую на краю стола.
— Это казалось мне разумной предосторожностью, — заметил он.
— И совершенно справедливо, разумеется, раз он сам следил за нами раньше. — Она помедлила в ожидании ответа, но ответа не последовало, и она продолжила:
— Или нет?
— Что ты хочешь этим сказать?
В его голосе звучали незнакомые властные нотки. Вообще после появления тех двоих отношения между ними изменились. Они оба делали вид, что нет разницы между словами произнесенными и непроизнесенными, и оба знали, что это ложь.
— Я все думала, — медленно сказала Вайолетт, — были ли те люди в Париже подосланы Гилбертом или они представляли ту опасность, о которой ты говорил?
— А разве это имеет значение? — Он не спеша снял камзол и стал расстегивать запонки.
— Ты прекрасно знаешь, что имеет, — натянуто произнесла она.
Он долго смотрел перед собой, прежде чем повернуться к ней.
— Наверное, имеет. Если тех людей послал не Гилберт, значит, ты ушла ко мне по недоразумению. Вайолетт ответила не сразу.
— Я только хотела сказать, что Гилберт, выходит, вовсе не такой уж большой злодей, как я о нем думала. У него были причины не понимать того, что происходит.
— Ах, это. — Аллин отошел к окну — солнце светило ярко, жара нарастала с каждой минутой. Он закрыл ставни, и комната неожиданно погрузилась в полумрак.
— Но ты ведь не это имел в виду, не так ли? — продолжала Вайолетт. — Ты наверняка догадался, что те люди были посланы не им, но мне ничего не сказал. Почему?
— Но как я мог сказать тебе, ничего не объясняя?
— Легче было держать меня в неведении и воспользоваться этим.
— Если ты имеешь в виду твой уход ко мне, то — да. — Он убрал руки со ставен и посмотрел ей прямо в глаза.
— Но неужели ты не понимаешь, что это все меняет? — настаивала она.
— Я понимаю только одно, — медленно проговорил Аллин. — Если бы я тогда сказал тебе об этом, я бы тебя потерял. Гилберт собирался увезти тебя — я понял это по его глазам еще на балу. Мне казалось, что если я проведу с тобой ночь, всего одну ночь, то смогу пережить все дальнейшие ночи без тебя. Это была ошибка, возможно, не единственная, но самая главная.
