– Три.
– Можно, я потрогаю твой животик? – Заира уже протянула руку. – Говорят, это приносит счастье.
– Да там еще трогать нечего, – смутилась от этого откровенного жеста Джулия и, чтобы положить конец двусмысленному интересу к своей персоне, решительно встала и сделала шаг к выходу.
– Боже мой, Джулия! – услышала она за спиной возглас Заиры, полный неподдельного ужаса, и резко обернулась.
– Что?!
Дрожащими руками Заира накинула ей на плечи свою шубу и сказала каким-то неестественно спокойным голосом:
– Ты только не волнуйся, но у тебя на юбке большое кровавое пятно.
– Не может быть! – Джулия готова была кричать от отчаяния. – Я только что от гинеколога, он сказал, что у меня все хорошо…
– Прошу тебя, успокойся, – как маленькую, уговаривала ее Заира, – все будет хорошо, сейчас же поедем в клинику.
К счастью, за углом дожидался лимузин, и, усадив в него Джулию, Заира приказала шоферу:
– В Центральную клинику, и как можно быстрей.
Джулия не в силах была больше сдерживаться. Уткнувшись в плечо Заиры, она горько разрыдалась:
– Я хочу к Гермесу.
– Я тебя к нему и везу, дурочка, потерпи чуть-чуть.
Помина, Альдо и Марисоль сидели вокруг большого стола в кухне и молчали. Эта просторная кухня, пережив две мировых войны, сохранилась в своем первозданном виде. Стены были облицованы старинным белым кафелем, заканчивающимся на высоте человеческого роста синим бордюром; мраморная раковина, испещренная выбоинами, приобрела устойчивый серый оттенок, и только латунные кронштейны, на которых держалась массивная сушилка для посуды, казались новенькими, потому что были начищены до блеска. Здесь стояла старинная дровяная плита, она одновременно и отапливала помещение, и служила для приготовления пищи. Одну из стен занимал встроенный шкаф, через витражные стекла которого проглядывали аккуратно расставленные бокалы, чашки и тарелки. Всего два предмета напоминали здесь о прогрессе – огромный холодильник и посудомоечная машина.
Было семь часов утра. На плите шумел чайник, в духовке шипело раскаленное масло, в котором румянились ломтики хлеба, на маленьком столике поблескивала золотым и серебряным дождем рождественская елочка. За окнами еще не развиднелось, озеро скрывала туманная пелена.
В это утро Франко хоронил свою мать. Хоронил один, лишь верный Волк был рядом с ним в час его скорби. Франко решил, что это исключительно его дело, поэтому ни Дорины с девочками, ни самых преданных сотрудников рядом с ним не было. Серена Вассалли в жизни любила только его, значит, он и должен идти за гробом. Теперь мать будет лежать на маленьком деревенском кладбище в пяти километрах от виллы, расположенной на вершине холма.
Все трое, сидя за столом с мраморной столешницей, молчали, хотя думали об одном и том же: что будет с виллой и с каждым из них? Хозяину вилла теперь вряд ли будет нужна, он наверняка откажется от аренды, а ведь Помина с Альдо проработали здесь десять лет, куда они денутся на старости лет?
Марисоль пробыла здесь совсем немного, но и она успела привязаться к дому. Будь ее воля, она никогда бы отсюда не уехала. Брак с Джузеппе Вассалли был настолько безрадостным, что даже не хотелось о нем вспоминать. Здесь она впервые в жизни почувствовала себя свободным человеком, не говоря уже о том, что окруженная садом вилла на берегу живописного озера казалась ей просто райским уголком.
Когда Франко, вернувшись с кладбища, заглянул на кухню, Помина спросила его с приличествующим случаю скорбным выражением лица:
– Может быть, позавтракаете, синьор Франко?
– Если не трудно, принесите мне кофе в кабинет, – ответил Франко своим обычным вежливым тоном и вышел в сопровождении собаки.
Кабинет был выдержан в стиле модерн: стенные панели из вишневого дерева, дубовые книжные шкафы, бронзовые часы, резные кресла. Франко без сил упал в одно из них и, просидев несколько минут неподвижно, снял телефонную трубку и набрал номер.
– Алан? – спросил он. – Хорошо, что застал тебя. Я только что с кладбища, похоронил маму.
– Прими мои соболезнования, я и не знал, – сочувственно сказал в ответ Алан Грей.
– Я никому не сообщил. Это моя личная потеря, она никого, кроме меня, не касается.
– Понимаю тебя, – с еще большим сочувствием сказал англичанин, знавший о большой любви матери и сына. – Скажи, могу я быть тебе чем-то полезен?
– Хочу спросить тебя насчет виллы. Что ты собираешься с ней делать?
– Хочешь ее купить? – сразу же догадался Алан Грей.
– Да, причем даю слово выполнить условие последних владельцев и ничего не менять и не перестраивать. Сколько она может примерно стоить?
– Два миллиарда, – не задумываясь, ответил англичанин, – лир, разумеется, а не фунтов стерлингов.
– Если я расплачусь с тобой акциями своей новой кинокомпании «Провест-фильм», ты не будешь возражать?
Алан Грей уже знал о грандиозном проекте Франко Вассалли, и предложение его обрадовало.
– Все только и говорят о твоих телефильмах, причем в самых лестных выражениях.
– Значит, согласен?
– Свяжись с моим адвокатом. Если вы с ним все уладите, вилла твоя.
– Спасибо, Алан, другого ответа я и не ожидал.
Вошла Помина и, поставив перед Франко кофе, несмело спросила:
– Что теперь с нами будет, синьор Франко?
– Ничего не меняется, – ответил Вассалли. – Мама умерла, но у вас еще остаюсь я. Буду, как и прежде, приезжать сюда, когда смогу. Иногда, возможно, с гостями, но чаще один. Передайте Альдо и Марисоль, чтобы они не беспокоились за свое будущее.
Франко несмело переступил порог материнской комнаты. Здесь все было уже прибрано, кровать застелена покрывалом. Оглядевшись, он направился к массивному платяному шкафу с большим зеркалом посредине и открыл дверцы. На него пахнуло знакомыми духами, и он провел рукой по платьям, аккуратно висевшим на плечиках. Некоторым из них было больше двадцати лет, с каждым был связан какой-то эпизод, какое-то щемящее воспоминание.
А что он, собственно, знал о прошлом своей матери? Сегодня, в поисках документов для оформления похорон, он сделал одно открытие: оказывается, мать вышла замуж за Марио Вассалли уже на шестом месяце беременности. Джузеппе, во всяком случае, родился через четыре месяца после венчания. Значит, свадьбу сыграли, чтобы избежать семейного позора? Но неужели мать могла влюбиться в такое грубое существо, как его отец? А может быть, он не всегда был такой скотиной, этот таксист, может, когда-то и в нем было что-то человеческое?
Нет, скорее всего, он взял ее силой. Вряд ли чистая невинная девушка из добропорядочной семьи могла настолько потерять голову от любви, чтобы отдаться мужчине до свадьбы. Конечно, взял силой, иначе мать не испытывала бы к мужу такого стойкого отвращения. Дочь ювелира, она могла рассчитывать и на лучшую партию. Значит, случилось что-то из ряда вон выходящее, раз семья согласилась на этот мезальянс…
