Прости-извини, только даже такая роскошная историческая провинция – это все-таки не ее.
И, подхватив Марьяшу, Евгения удрала в Северную столицу.
Поскольку они все-таки были супругами и, в общем-то, не собирались разводиться, то все эти четыре года так и мотались друг к другу – то Женя с Марьяной приедут к Прохору на пару месяцев, то он к ним в Питер, так и катались туда-сюда. Но постепенно и незаметно амплитуда этих «покатушек» становилась все более редкой и менее продолжительной, у каждого имелись свои дела, заказы, работы-заботы. И если жена с дочкой и приезжали к Ярыгину, то теперь не дольше чем на пару недель, а он в Питер катался все больше по делам, и тоже не задерживаясь больше двух недель. Раз в году вместе ездили куда-нибудь к морю, отлично проводили время, а возвращаясь в страну, разъезжались каждый по своим городам.
Семья, не семья, хрен поймешь.
Но все изменилось, когда началась специальная военная операция. Ярыгин, разумеется, знал, что семья Евгении, их друзья и окружение, в котором они вращались, придерживаются либеральных взглядов и относятся к числу так называемых «западников». Но сей факт его как-то не парил, и значения ему Прохор не придавал, снисходительно пожимая плечами – бомонд, что с них возьмешь. Вступал иногда в политический спор с тестем и дедом жены, всегда заканчивавшийся одинаково: каждый оставался при своем мнении и убеждениях, ничего друг другу не доказав. Да и только.
А оказалось, что не только, и все эти их незлобивые перепалки и обмены мнениями «выстрелили» вдруг чуть ли не открытой ненавистью к зятю и его родным и непримиримой, агрессивной позицией семьи жены, когда они собрались уезжать всем семейством в Испанию. Там у них имелся миленький домик, а Ярыгин отказался давать разрешение на то, чтобы они увезли с собой Марьяшу.
– Почему? – увлеченная его рассказом, расспрашивала с интересом Полина.
– Потому что если ее увезут, то, скорее всего, я вряд ли когда-нибудь увижу дочь, – пояснил Прохор и спросил: – Еще кофе?
– Давай, – кивнув, согласилась Поля. – Почему ты так думаешь? Тебе что, жена грозит запретом на общение с ребенком?
– Нет, не грозит, – пересыпая из мельницы в большую медную турку размолотый кофе, продолжил объяснения Прохор. – Евгения не совсем понимает всю серьезность происходящего. Ей кажется, что они там пересидят лето и, может, осень, отлично проведут время на море, отдохнут-поплавают-позагорают, съездят поживут в Англии у друзей, а за это время на Украине повоюют, наваляют всем Евросоюзом русским, и все вернется на круги своя, и они вернутся и продолжат жить, как и жили раньше. И ее родители думают так же, только дед понимает и видит настоящие реалии. Вот он собрался эмигрировать всерьез и всерьез намерен увезти Марьяшу.
И, поставив перед Полиной на стол чашку с дымящимся ароматным кофе, Прохор закончил:
– А я не позволю ему это сделать.
– Но почему? – повторила вопрос Полина. – Что плохого, если твой ребенок будет расти в европейской стране?
– Много плохого, – сделав большой глоток, заявил Ярыгин. – Потому что уже через год Марьяна будет ненавидеть своего отца только за то, что он русский, и потому, что он четко гендерно ориентированный мужчина, не признающий никаких разнообразий полов, кроме мужского и женского. Потому что он считает основными и базовыми человеческими ценностями традиционную семью, понятия чести, совести, устои морали и нравственности и простой патриотизм и уверен, что есть вещи, которые святы и которые нельзя предавать просто потому, что нельзя, и всё, без всяких объяснений. И я не хочу, чтобы моему ребенку объяснили, что тот, кто не любит негров, – это расист, тот, кто не любит евреев, – антисемит, а тот, кто не любит русских, – это правозащитник. Не желаю, чтобы моя дочь отказалась и отреклась от своей национальности и начала стыдиться, что она русская. И не желаю, чтобы в десять лет ее поставили перед выбором, кем она хочет быть – мальчиком или девочкой, объясняя, что мальчиком в ее случае все-таки выгоднее и правильнее. Не желаю, чтобы в детском саду ей читали книжки про маму и папу одного пола и показывали рисунки, как это происходит…
– Все, все! – остановила его пламенную речь Полина и посочувствовала: – Непросто, да, Прохор Ильич?
– Да, извини, – усмехнулся он, – это не с тобой спор, Полина Пална, как ты понимаешь.
– Наболело, – кивнула она, – я понимаю. То есть лично ты никуда уезжать не собираешься и поддерживаешь СВО и решение президента воевать на Донбассе? Я верно уловила твой месседж?
– Мой дед – профессиональный военный, ребенок войны, чудом выживший в блокадном Ленинграде. Отец – военный, с которым мы промотались по гарнизонам по всей стране. Старший брат – военный вертолетчик. Такая вот династия. Я воспитан на четком, здоровом патриотизме, без всякого «квасного» налета и тупой слащавости. Отчизна для меня не пустое слово, а наполненное глубоким смыслом понятие, и я просто люблю свою страну. Но я не топлю за ура-патриотизм направо и налево, никого ни за что не агитирую и не тычу своей позицией ни в укор, ни в призыв – все взрослые люди и выбирают свой путь сами. Просто делаю то, что считаю правильным и нужным, и так, как считаю верным.
– Помогаешь Донбассу? – уточнила Полина.
– Не в этом дело, – ушел от прямого ответа Ярыгин. – Мы же говорили о Марьяше. Я объяснил Евгении, что не дам разрешение на выезд ребенка из страны, и по этой причине у нас возникли трудности общения и взаимопонимания. Мало того, мой отец через свои знакомства сделал так, что на всех пограничных контролях теперь есть фотографии Марьяны с предупреждением о возможной попытке нелегального вывоза этого ребенка.
– Жестко, – не одобрила такой метод Полина. – Понятно, почему с родней жены у тебя разладились отношения.
– Они разладились не поэтому, об ориентировке никто не знает, кроме нас с отцом, а потому, что они придерживаются прозападных убеждений и считают европейскую цивилизацию единственно возможной и правильной, а исторический путь России, ее устройство и государственность – отстоем, отсталым захолустьем. Или что-то в этом роде, я особо не вслушивался в рассуждения, которыми они меня грузили.
– То есть получается, из-за тебя они не могут уехать?
– Почему? – удивился вопросу Прохор. – Дед с бабушкой и родители Евгении уже уехали. Велком, как говорится, Евросоюз.
– А вы ведете с ней войну за ребенка, я правильно понимаю?
– Да нет, не ведем, – покачал устало головой Прохор. – Она пока заканчивает работу над одним своим долгосрочным проектом. Евгения очень талантливый архитектор, у нее своеобразное художественное ви́дение и
