триумфа? Какой станет его реакция, когда я вручу ему папку — эту бомбу замедленного действия? Наверняка, Франческа тут же найдет нужные слова, убедительные объяснения, которые заставят его усомниться в реальной угрозе. В конце концов, все, что у меня есть, — это пара звеньев логической цепочки, скрепленные моими собственными домыслами. Да и может ли мужчина видеть угрозу в женщине, покорившей его сердце?
Но все не так просто, Элизабет. Ведь еще есть юная Шарлотта. Ошибка думать, что раз она ребенок, то Вонка к ней не прислушается. С другой стороны, он может не прислушаться к ней, потому что она заинтересованная сторона, а я могла научить ее лгать. Но неужели Франческа настолько затуманила его разум, что у меня больше не осталось кредита доверия?.. Или я уже его растеряла, когда сознательно выкрала секретные рецепты? Да он скорее бы простил мне, вырежи я ночью тайком его почку, чем кражу этих рецептов!
Неправильно истолковав мой тяжкий вздох, Октавиан дружелюбно замечает:
— Вам не стоит переживать, что вы одеты не по дресс-коду. Это просто тихое семейное торжество.
— Да… да, спасибо.
Нет, Октавиан, грязные резиновые сапоги и растрепанные волосы — последнее, что меня сейчас волнует. Сейчас главное заставить Вонку себя выслушать. Я пролью ему свет на планы Франчески и уйду, предоставив ему самому выбирать между неприглядной истиной и сладкими иллюзиями.
В лодке нас уже поджидают гребцы, и у меня снова возникает странное чувство, будто Вонка знает, что я приду, и даже ожидает меня. Что-то колет в груди, когда я думаю об этом. Я пытаюсь уверить себя в обратном, но предчувствие неожиданной развязки только усиливается.
Я смотрю, как блестят шоколадные волны за кормой: такой блеск у свежих каштанов, только-только извлеченных из колючей оболочки. Их плавное покачивание гипнотизирует меня, я закрываю глаза и начинаю медленно барабанить пальцами по коленке, слушая плеск шоколада, тихие перешептывания умпа-лумпов и собственное дыхание. Октавиан безмолвно сидит напротив, его взгляд, строгий и сосредоточенный, устремлен вдаль, точно он исполняет некую миссию и сейчас целиком сосредоточен на ней. Лодка въезжает в туннель, покрытый блестящими спиралями. На повороте мы так близко подплываем к стенке, что я касаюсь ее пальцами. Теплая и влажная. И мне кажется, будто меня поглотило морское чудовище, та жуткая рыба-кит из сказки про Пиноккио, которую мы вчера читали с Шарлоттой. Кругом эта напряженная тишина, удушливое тепло шоколада, который ты словно пьешь вместе с воздухом, и рябь темных вод. А лица умпа-лумпов такие же сосредоточенные, как и лицо моего спутника. Они могут везти меня куда угодно, они могут убить меня, и мое тело никогда не будет найдено. Но я знаю, я чувствую, что бояться мне нечего. А еще я чувствую, что правда на моей стороне и в руках у меня в кои-то веки козырные карты.
Мы выплываем из туннеля и оказываемся под каменным мостом. Над нами темное матовое небо, с которого на толстых металлических цепях свисают газовые фонари, похожие на птичьи клетки с вытянутым остроконечным дном. Их желтый ровный свет тонет в волнах. Я оглядываюсь, но не вижу берегов — только чрево туннеля, из которого мы выплыли. Что это за место? Никогда не была здесь раньше.
— Уже скоро, мисс Элизабет, — нарушает тишину Октавиан, а я только крепче прижимаю к себе заветную папку. Скоро.
— Где мы?
— Это Озеро Потерянных Снов. Если вы уснете здесь, больше не сможете вернуться.
Я сглатываю слюну:
— Что здесь производится?
— Производится? Абсолютно ничего.
— Тогда какое назначение у этого места? Зачем его создали?
— Его никто не создавал, оно возникло стихийно. Когда фантазии стали снами и потеряли способность быть воплощенными.
— Я… я не понимаю.
— Чтобы что-то обрести, мисс Элизабет, иногда нужно что-то потерять. Не берите в голову. Помните о том, зачем вы здесь.
— И зачем я здесь, по-вашему?
— Вы сами знаете.
Мне хочется продолжать разговор, но мы внезапно останавливаемся прямо посреди озера.
— Приплыли.
Я перегибаюсь через бортик и справа от себя вижу доски узкого деревянного настила на высоких опорных балках. Извиваясь, он уходит в неизвестность.
— Мне не по себе, — честно признаюсь я.
— Не волнуйтесь, у вас нет для этого оснований. Я, к сожалению, не могу пойти с вами. Просто идите по дорожке и она приведет вас прямо к Космическому цеху.
И вот я остаюсь совершенно одна, в темноте и тишине, на опасно узком скрипучем настиле, и чувствую себя совершенно беспомощной. Я уже и забыла о том, какая фабрика на самом деле, сколько сюрпризов таят ее стены, сколько тайн ждут, чтобы быть разгаданными.
Я осторожно иду вперед по тонкому перешееку сквозь темные воды, и как мне кажется, уже спустя пять минут ходьбы упираюсь в круглую металлическую дверь. Я налегаю на дверную ручку, и музыка, и свет на мгновение слепят меня.
Там внутри со вкусом обставленная комната на манер двадцатых годов. Умпа-лумпы играют джаз, а на длинном буфетном столе легкие закуски и блюдо с пуншем. В сущности, ничего достойного упоминания, кроме, пожалуй, того сокрушительного эффекта, который возымело мое появление — я точно на карточный домик дунула. Нарядные Бакеты прекратили танцевать, оборвали беседы на полуслове и медленно двинулись в мою сторону. Кто-то улыбается, кто-то хмурится, кто-то смотрит под ноги. Один лишь Чарли молча кивает, точно все знал заранее. Я знаю, я — нежеланный гость не только потому что, как позже выяснилось, шагнула из картины с пейзажем вместо того, чтобы войти через главную дверь, но еще и потому, что давно оборвала все ниточки, связывающие меня с этим местом.
— Элизабет… какой приятный сюрприз! — первой приходит в себя миссис Бакет. Она заливается краской и смотрит на меня то ли виновато, то ли с жалостью.
Я улыбаюсь ей, я улыбаюсь им всем, и это искренне: я не сержусь на них, потому что на них невозможно сердиться. Они дружные, искренние, любящие. Они — идеальная семья, хотя вовсе не напоминают картинки с коробок хлопьев для завтраков.
— Где я могу найти мистера Вонку?
Молчание. Взгляд каждого устремляется в сторону еще одной закрытой двери. Все за мной наблюдают, но никто не пытается остановить, пока я, точно в замедленной съемке, приближаюсь к двери и также медленно распахиваю ее. Мое сердце трепещет, бьется о ребра, точно светлячок в стеклянной банке, на дверной ручке остается отпечаток моих пальцев — предательски влажных. Внезапно мой непрезентабельный внешний вид становится невообразимо важным, а все тщательно подготовленные реплики исчезают, как платки в руках фокусника. Я чувствую слезы
