освоенным. В первоначальном варианте это был «брутеброд». «Гамбургер» с рекламного щита возле дома до моего вмешательства у Тёмыча звался «бумбульгер». Еще у меня на конкретный момент было непобедимое слово…
Купили мы совместно на книжной ярмарке великолепную иллюстрированную книгу о Рождестве. Красочная, уютная, запоминающаяся, с игровыми вкладышами. Тём был от нее в восторге, я была в восторге от того, что Тём в восторге, а Свет был в восторге от нас обоих над книгой и от того, как сын произносит новое незнакомое слово «гномики».
— Дыкгомики! — авторитетно повторял ребенок, тыча пальцем в милых маленьких человечков в зеленых колпачках почти на каждой странице.
В общем, мы уже неделю пытались запомнить, что «гномики» — это «гномики». И даже Карина, предательница, надо мной смеялась. Ей тоже вариант Артёма импонировал больше.
— Гно-ми-ки, — делая долгие паузы, как можно четче проговорила я.
— Гно-ми-ки, — повторил Тём.
Одна из особенностей эхоалалии, когда ты в контакте с ребенком. Ты можешь произнести слово без предисловий и знать, что он точно его повторит, не вникая, для чего повторяет и по какой причине.
— Гномики, — теперь без пауз.
— Дыкгомики, — без пауз произнес малыш.
Вот такая солянка. Родной язык для него словно иностранный, очень сложный иностранный язык. Пришлось повторить фокус с произношением по слогам. Когда-нибудь я его переборю, и он скажет правильно.
Мысли сами собой перешли к Свету и его спокойному молчаливому упрямству, которое, видимо, и помогало ему справляться в одиночку с сыном и жизнью в целом. Хотя для меня, человека из другого мира, такая его особенность выглядела больше странностью. Ни разу еще он не повысил голос несмотря на то, что поводов порой было отбавляй. Нет, он мог поругаться, но выглядело это иначе: суровый тихий низкий голос и каждое слово чеканное. А вот чтоб иначе — ни разу. Раньше всегда думала, как неприятно, как пугающе, когда кто-то небезразличный тебе срывается на крик, и как я ошибалась. Когда кто-то небезразличный тебе сжимает зубы и тихо цедит ледяным тоном минимум необходимых для ответа слов, а затем молчит и не выходит из такого состояния часами, вот что пугает. Вот от чего становится жутко.
Таким видела его только раз пока, и не я вызвала гнев, но, взглянув, поняла, что придется несладко. Не бывает так, чтоб люди не ссорились совсем. У каждого свое личное на все мнение, и сложно представить двоих, чьи взгляды абсолютно идентичны. Так просто не бывает. В романах ссора и вовсе стандартный, набивший оскомину поворот сюжета. Не могу назвать сходу ни одну дамскую книгу, где герой с героиней не вступают в конфликты друг с другом. Причем конфликты эти чаще всего наигранные и разрешаются наигранно: герой приходит с повинной головой прощения просить, это если героиня была права, а если она была не права, то он ее спасает от какого-нибудь злодея, в руки которого она попадает по собственной неправоте, и все равно просит прощения. За что в этом случае просит — дело пятое, автор придумает. Особняком стоят книги, где героиня — бой-баба: и коня на скаку остановит, и в избу, как говорится, войдет, и борщ заварит, и кочергу голыми руками согнет, и по подиуму обязательно пройдет. Тут, как правило, герой — персонаж внешне идеальный, но характером неприметный, со всем согласный, за все благодарный, вечно растерянный и больше для антуража. Героине просто ссориться не с кем. Всех врагов одной левой. Сама себе и тычинка, и пестик. Впрочем, это я уже перешла к теории авторских проблем. Женщина в своих фантазиях или книгах ищет всегда то, чего ей не хватает в жизни. Боже, сколько мужчины могли бы извлечь для себя полезного, прочти они хоть раз книги, что читают их подруги и жены. Это же открытая энциклопедия «чего хочет ваша женщина от А до Я». Удовлетворите ее, и она превратит вашу жизнь в рай. Не удовлетворите — добро пожаловать в ад.
И снова я увязла в субъективной философии.
Короче говоря, если в романах сюжет без ссор развить задача нетривиальная, то что говорить о жизни. В жизни мужчина не придет просить прощения. В жизни у него есть такая же гордыня, такой же эгоизм и уверенность в собственной правоте, с которыми придется считаться. В жизни он такой же человек. Ошибается, обжигается, болеет, боится и упрямится, а главное, о чем-то мечтает. Его книги — такая же энциклопедия желаний.
Рай стоит строить взаимно.
Тём захватил прядь моих волос и минуты две внимательно рассматривал, прежде чем отпустить. Это был первый раз, когда он заинтересовался напрямую мной. Я попыталась тут же воспользоваться ситуацией и положить ему ладонь на плечо, но не вышло.
— Идти, — проинформировал меня малый и поднялся.
— Куда?
Я бегом собрала пожитки.
— Идти.
— Куда идти?
— Идти.
Конечно, я знала, куда «идти», поскольку удерживала Тёма за руку в то время, как он пытался вырваться и побежать в сторону рыцарей. При этом его все еще на смех пробивало. Так что со стороны выглядело странно и смахивало на издевательство, но мне нужно было получить ответ. А если не получить, то подсказать так, чтоб он его проанализировал и запомнил.
— Куда мы идем? — попробовала я уже знакомую ему постановку.
— Дядя дралась.
— Дядя дрался.
— Дядя дралась, — не услышал моей поправки Артём и побежал.
Не отпускать его в таком состоянии дольше было нельзя. Слишком много людей. Каждый отдельно взятый человек в заданную единицу времени в радиусе слышимости — это минус одна капля в чаше его самоконтроля. А оглушающие негармоничные звуки — это сразу чашу до половины осушить. В «Пандоре» непроходящий ремонт то у одного соседа, то у другого. Никакая звукоизоляция не спасает от перфоратора по утрам. Тём в целом хорошо переносит звук. Музыку обожает. Но мне повезло, бывает иначе.
Вряд ли соседи, делая дыры в стенах, представляют, что где-то за этими стенами сидит ребенок, раскачивается взад-вперед со стеклянными от страха глазами, кричит и пытается, может, заткнуть уши, может расцарапать себя или рвать волосы, а родитель пытается спешно его одеть и вывести на улицу.
Чужие проблемы — чужой мир, незримый
