но кажется, что дольше. Между верхушками деревьев не видно ни малейшего просвета. Уже совсем стемнело, а Рена все нет. Возле дома нет никакого движения. За окнами не мелькают тени.
Будет чудом, если я выберусь отсюда без криков. Напряжение настолько велико, что сжимает меня изнутри до тех пор, пока у меня не остается другого выбора, кроме как сжаться, как пружина, или взорваться, как бомба.
А если с ним что-то случится?
Отлично. Мне же нужно было чем-то занять свои мысли. Я даже не смогу убежать, если поблизости будет опасность. В темноте, не зная, где я нахожусь, вокруг меня могут быть невидимые угрозы, готовые выскочить и напасть.
Я никогда не прощу себе, если сижу здесь, ничего не делая, пока он, в этот момент, находится в опасности. Может быть, ему нужна помощь. Что, если он ранен и не сможет вернуться ко мне самостоятельно? Я не справлюсь со всеми страшными, болезненными сценариями, проносящимися в моей голове. От них мне не защититься.
Уф. К черту все это. Мне нужно хотя бы узнать, все ли с ним в порядке. Он не мог ожидать, что я останусь здесь все это время, одна, не зная, что он в безопасности.
Осторожно выхожу из джипа и оставляю дверь приоткрытой, чтобы в салоне горел свет — иначе у меня возникнут проблемы. Мое чувство направления не самое лучшее при дневном свете. Найти затемненную машину посреди леса? Забудьте об этом.
Темнота давит на меня со всех сторон, такая полная, что кажется почти тяжелой. Настолько тяжелая, что я едва могу дышать со всей этой тяжестью у меня на груди.
Мои ботинки почти не шумят по гравию, и я задерживаю дыхание, боясь, что малейший звук выдаст меня. Чем ближе я подбираюсь к дому, двигаясь медленно как из страха, так и из осторожности, тем больше жалею, что выбралась из машины. Мое тело покрывается гусиной кожей, и я дрожу, как будто нырнула с головой в покрытый льдом пруд.
Я хочу домой.
И все же что-то заставляет меня двигаться, притягивая ближе. У меня нет выбора, кроме как медленно передвигаться. Как будто вокруг меня невидимое лассо, затягивающее меня внутрь. Я не смогла бы остановиться, даже если бы попыталась. Я должна знать, что происходит в этом доме.
Рен злодей или рыцарь?
РЕН
— Ты готов признать, что натворил?
Так хочется спать. Я едва поднял голову, но не могу ее опустить. Он причинит мне боль, если я позволю ей опуститься.
Предполагается, что я не лягу спать, пока не расскажу ему, что сделал. Только я ничего не делал. Я не знаю, что я должен сказать.
Здесь так темно. Так холодно. Мы одни.
Никто мне не поможет. У меня дрожит подбородок, когда я вспоминаю это.
— Ты знаешь, что ты наделал. — Он наклоняется, кладет руки на колени и пристально смотрит на меня. Я столько раз видел у него такое лицо. — Бог знает, что ты натворил. И, что самое важное, Джозеф знает. — При упоминании его имени у меня снова начинает дрожать подбородок.
— Я ничего не делал. — Я едва могу говорить; я так устал и голоден. Меня гложет боль. Я хотел бы заснуть, потому что тогда бы ее не чувствовал.
Моя голова откидывается в сторону, и я знаю, что не должен плакать, когда он дает мне пощечину, но я всегда плачу. Это так больно. Я чувствую вкус крови.
Не знаю, что он хочет от меня услышать. Я не сделал ничего плохого. Вчера я не ел ничего лишнего за завтраком. Должно быть, это сделал кто-то другой.
Моя голова снова откидывается, когда боль пронзает другую сторону лица. Ребенок в другой комнате, но, должно быть, чувствует, как мне больно.
— Посмотри, к чему привела твоя ложь, — ворчит он. — Ты довел ребенка до слез. Своей ложью ты причиняешь боль всем в своей жизни.
Он всегда так говорит, и его голос всегда звучит так спокойно, когда он причиняет мне боль. Это то, чем он занимается. Это его работа.
— Ты знаешь, мне больно наказывать тебя, но твои мать и отец знают, что это необходимо, поэтому они вызвали меня. — Он выпрямляется, вздыхает… и начинает расстегивать ремень. Рядом со мной он такой высокий, как великан.
Я знаю, что за этим последует, и слезы наполняют мои глаза, но он не остановится, даже если я заплачу. Он мог бы ударить меня сильнее, как в прошлый раз.
Я ненавижу его.
Чертовски сильно.
Прошло столько лет, а я все еще ненавижу его. Ненавижу его за то, что он сделал со всеми этими детьми, за то, что он сделал с моей семьей. Но больше всего я ненавижу, когда у меня дрожат пальцы. Даже сейчас он имеет надо мной такую власть. Страх, который засел так глубоко, что стал постоянной частью меня.
Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что Скарлет не ослушалась. Я не смогу ничего сделать, если буду беспокоиться о ее безопасности.
Мои ноги отяжелели, когда я тащу их к дому, зная, что мой худший кошмар находится за этими стенами. Большинство людей вернулись бы назад, позволив страхам диктовать действия. Я позволяю им подпитывать меня.
Двигаясь быстрее, чем раньше, я заворачиваю за угол кирпичного дома. Я остаюсь в тени, позволяя темноте замаскировать меня. Мое дыхание спокойно, сердцебиение ровное. Мои пальцы касаются пистолета за поясом. Я надеюсь, что не воспользуюсь им. Я бы предпочел нож или другое острое орудие, чтобы все происходило медленно и болезненно. Пила тоже не помешала бы. Я мог бы отрезать конечность и смотреть, как он истекает кровью.
Вместо того, чтобы войти в парадную дверь, откуда Скарлет может видеть, я направляюсь к задней. Над дверью висит единственная лампочка, я протягиваю руку и выкручиваю ее. Сомневаюсь, что этот ублюдок смог бы узнать меня спустя столько лет, но я не хочу рисковать. Все, что мне нужно, это чтобы он открыл мне дверь.
Взяв пистолет в руку, я прижимаю его к боку, прежде чем постучать. Он там. Я слышу его, и мое сердце колотится, пока я жду. Ну же, Кристиан. Давай наверстаем упущенное.
Его тень заполняет окно рядом с дверью, занавески слегка раздвигаются, чтобы он мог выглянуть наружу. Давай, давай, не заставляй меня ждать.
— Мне нужна помощь, — бормочу я в последней попытке заставить его открыть дверь. — Пожалуйста, я заблудился. Мне просто нужна помощь, чтобы найти выход.
Он отходит
