Ульяна Соболева - Черные Вороны. Лабиринт

А я шла в первый день между кроватками и смотрела на эти лица и глаза полные боли и отчаяния. Палаты для детдомовцев. Отдельно от других. Как прокаженные.

Сюда спонсоры не ездят, сюда помощь редко кто в соцсетях собирает и волонтерам здесь не интересно.

Мне заведующая больницей рассказывает о правилах, режиме, а я на детей смотрю и себя вспоминаю на такой же железной кровати с пружинами, тонким матрацем и покрывалами одного цвета. Как подушки «пилотками» ставили и полоску выглаживали, чтоб воспитатель по рукам линейкой не налупила, за то, что пальцы корявые.

— Ты когда сможешь на смену выйти?

Я вздрогнула и посмотрела в лицо Натальи Владимировны, отражаясь в больших круглых очках в толстой оправе. Она их постоянно указательным пальцем поправляла. Очень грузная, с короткой стрижкой и волосами цвета красного дерева. Невысокая, но рядом с ней себя все равно чувствуешь маленькой и жалкой.

— В любое время. — ответила я продолжая смотреть ей в глаза.

— Я твои документы потом просмотрю, если надо прозвоню куда следует справки наведу, а ты уже можешь приступать — нет у нас времени ждать сама видишь рук не хватает. Детдомовские кишат тут. Вечно какую-то заразу хватают массово и нам несут. Я уже молчу о травмах. Одни проблемы с ними. Глаз да глаз: то на кухне что-то своруют, то подерутся с «домашними». Ты вообще справишься? Руки у тебя холенные, словно только на пианино всю жизнь играла? Это тебе не столичные вылизанные клиники — это гадюшник, где иногда за больными подтирать самой надо, горшки выносить. У нас и малышня есть. Мне тут неженки не нужны. Пришлют всяких неучей вечно, которые потом сбегают через пару дней, а их родители таскают мне конверты, чтоб подписала документы.

— За меня некому конвертики таскать, — ответила я.

— Вот и хорошо, что не кому — я их все равно не беру. Так что пройдись по отделению и если не подходит — скатертью дорожка.

Я кивнула, с трудом сдерживая порыв ответить ей порезче.

Через час, после того как старшая медсестра устроила мне экскурсию по отделению, Наталья меня в кабинет к себе провела и при мне с кем-то по телефону говорила, сменив тон на заискивающе — приторный и я отчетливо поняла с кем имею дело. Она заявила, что могу оставаться, но она обязательно проверит, что я за птица. А пока к детдомовским меня, где посложнее в травматологию, чтоб жизнь малиной не казалась и смены по началу она проставит. Вот как заслужу, сама выбирать буду.

Очередная жополизка, орущая на подчиненных и виляющая хвостом перед начальством.

Я особо не хотела, чтоб она справки наводила, не хотела, чтобы начала передо мной лебезить. Мне, как любому фанатику, хотелось работать, хотелось чего-то добиваться и достигать, без протекций и громких имен. Я вдруг увидела для себя в жизни новые цели. Свое предназначение, подтверждение тому, что выбрала профессию правильно.

Только в отношении Натальи я сильно ошиблась. За неделю немного освоилась здесь, перезнакомилась с персоналом. Все, как и везде. Как в любом госучреждении. На меня по началу смотрели с настороженностью, а потом после того, как Наталья при них несколько раз наорала, приняли в коллектив.

Заведующую за спиной называли «кикимора болотная» и особо не любили. Но как я поняла — тетка она не плохая, для больницы много сделала, иногда ездила в столицу и выбивала новое оборудование, дорогие препараты. Ругалась до хрипоты за каждую кровать, за каждое казенное полотенце. Я как-то пришла к ней просить подпись на выписку и услышала, как она орет кому-то:

«— А мне что прикажете делать? Простынями им головы вытирать? У меня здесь дети. Нет у них родителей. Никого нет. Я им тут и мама, и папа, и сестра родная. Мне из дома нести? Так я уже все перетаскала своим ничего не осталось.

Вообщем, мне все равно, как вы это сделаете, а не сделаете я жалобу напишу, сама лично поеду. Вы получили. Мне известно об этом. Да, плевать! Можете из дома нести! Чего тебе, Воронова? Что стала уши развесила? Работы мало?»

После моего приезда у больницы наконец-то объявился «неизвестный» спонсор. Наталья бегала довольная, причитала, охала-ахала, когда помощь привезли и деньги на счет больницы перевели. Тогда я и поняла, что не такая уж она и плохая. Все что Андрей закупил по моей просьбе для больницы в ней и осталось. Не разворовали. Как ни странно. Значит у кикиморы с этим строго. Вот почему особо и не любят — спуску не дает. Воровать не позволяет. Таких мало где любят.

Девчонки смеялись с меня, что зря я за комнату Марфе Васильевне плачу — я ж с больницы не вылазию, могу тут смело ночевать. А мне не хотелось домой — потому что там Я. Не дом это. А место где я сама себя жрать начну. Нет у меня дома и не было никогда. Есть дом Андрея, где меня любят и все. Своего нет, не было и, наверное, не будет.

Один единственный раз чувствовала себя дома — с Максом. И не важно где. Даже в его машине.

А к себе, на съемную, не хочу. Потому что там страшно одной, потому что глаза закрываю, и тоска дикая все тело ломить начинает. Сколько раз за сотовый хваталась, чтоб набрать ЕГО. Просто набрать, голос услышать и отключиться, но нельзя. Хуже будет. Надо переждать ломку, перетерпеть. Я и домой не звонила. Только Андрею смски иногда посылала, что все со мной хорошо.

Обещала ему, что схожу в свою старую квартиру, поищу документы и фотографии, но все еще не решилась. Да и времени особо не было.

Под городом автобус в аварию попал, детей на экскурсию везли. Водитель с управлением не справился и теперь у нас все отделение было переполнено ребятишками с травмами и ожогами разной степени тяжести.

Я тогда под утро прямо у кроватки одного из них, самого тяжёлого, уснула. Вырубилась на стуле. Меня за плечо кто-то потрепал, а я глаза открыла — смотрю кикимора сзади стоит, тоже глаза уставшие, красные. Всю ночь оперировала, видно, что с ног валится.

— Давай, Воронова, домой иди. Хватит. Совсем себя в гроб загонишь. У меня тут не трудовое исправительное учреждение.

Я на мальчика в гипсе взгляд бросила и отрицательно головой качнула.

— Не могу я. У него мама погибла в аварии, тетка приехать должна со дня на день. Он как очнется маму звать будет, а рядом никого. Мое дежурство сегодня.

— А ты им всем мать не заменишь, Воронова. Даже не старайся. Я сама когда-то такой была — думала миру свет и добро дарить, только всех не одаришь, а кого-то одного выделять нельзя — они тут многие маму хотят. Даже те, у кого есть, хотят потому что свою можно только называть иногда «мамой», а на самом деле пьянь подзаборная. Ты давай, домой. Трое суток тут без перерыва. Я потом брату твоему что скажу?

Я встрепенулась, а она рассмеялась: